— Да не сойти мне с этого места!
Он, не признаваясь даже себе, отчаянно хотел, чтобы Каратай доверил ему всю эту сложную переброску сразу по пяти пунктам. Будущий техник должен уметь спознаться хоть в темноте. И, кроме того, любил Екимов прокатиться не меньше Каюмыча.
— А может, с утра поедете? — волновался Саша, хоть и было непроницаемым его лицо. — Нет? Ну, с богом!
Они пожали друг другу руки и, как десантники, юркнули в трюм.
— С первого начинайте, с самого первого! — наказывал бригадир. — Там бензин недалеко, у грунтового репера!
— Есть! — кричал Каюмов, сдавая назад и разворачиваясь с незакрытой дверцей. Так же, не закрыв, с поднятой прощально рукой, он унесся по своему следу на запад — мощный, литой, как и его «военный» транспорт.
— Ну, Петро, — сказал Саша, — давай-ка обустроим тут все в расчете на стационар.
В две лопаты они быстро расчистили развороченный гусеницами снег до земли, до мерзлоты. Бригадир велел Кешке разжигать костер и на пару с Петром взялся устанавливать палатку. Они по всем правилам натянули новую, с фабричным тальковым запахом, и ровным слоем насыпали вокруг завалинку из снега для тепла. Впервые па пять стоянок так хорошо удалось натянуть и обустроиться. Оба показали высший класс потому, что единственная в бригадном хозяйстве добротная вещь сама по себе располагала к этому; но еще и потому, что Кешка сидел на мешках зрителем. Он раскрытыми, как рот, глазами наблюдал за каждым их движением и, видно, изумлялся тому, как «ни на чем» держится П-образная «матка», уравновешенная туго натянутыми расчалками, как звенит забиваемый в мерзлоту костыль, как одним ударом обуха вбивает заправский плотник Петро Васильков гвоздь по самую шляпку...
— Ну где костер-то? — обронил, не отрываясь от дела, Каратай.
— Вот.
— Ты бы еще из спичек разжег! Возьми лопату, раскопай. Ящик вон тот разбей, солярки ливани.
Кешка ко всему прочему оказался порядочным недотепой.
— Ты мне топор по гвоздям не тупи! Не для тебя точено! — Петро отобрал у него свой амальгамный топорик. — Нашел чем ящик разбивать! Выдергу бери.
Подкидыш не знал, что такое «выдерга». Не знал он и что такое «гвоздодер». Пришлось показывать, во-первых, что, а во-вторых, как действует.
— Работничек, мать т-твою! — выругался Васильков.
— А ну без матерей тут! — осадил Саша, который раньше частенько и сам... чего греха таить. Но Петро уже прямо-таки возненавидел новичка:
— Ты молоток когда-нибудь в руках держал? А топор? А «это дело» держал?
Понукаемый и ежеминутно высмеиваемый за неумение, за косые руки, Кешка проявил рвение, решил взбодрить потухающий свой хилый костерок и наклонил к нему канистру с соляром.
Оба старших кинулись, когда уже ахнуло и загудело!
— Бэб твою бэб! — орал Васильков, сбив Кешку с нот и катая его по снегу, чтобы загасить пламя.
— Сукин ты сын! Лапы пообрывать! — облегчение выругался и бригадир, когда убедился, что подкидыш их чудом не обгорел. Стояли над ним, с трудом переводил! дух от таких приключений. На сером в крапинку Кешки ном реглане чернели три овальные дыры, будто кто-то переставил с места на место раскаленный докрасна чайник. Снег на месте выгоревшей солярки стал черным.
— Погорелец! — Каратая разбирал смех пополам со злостью. —Так ты и нас спалишь к едрене фене! А ватника тебе что, не досталось? Ну, фигуряй вот теперь.
Однако пропавшее пальто ничуть не огорчило подкидыша.
— Снега натаивай, да побольше, чтоб воды и назавтра хватило! — наказал ему Каратай и уже в сумерках встал на лыжи: по карте неподалеку обещался быть крошечный пятачок леса, если давно не растаскали тот лесок на костры и вешки. Петро тем временем сооружал продуктовый склад. — Консервы открывай, кашеваром будешь.
* * *
Всю ночь безостановочно гнал Юрий Каюмов свою «семерку». Легкий, почти без груза, по сравнению с обычными тоннами поклажи, вездеход с ходу брал и целину, и любые препятствия — крутой берег или лесок, или страшный — «ну, перевернемся!» — спуск в овраг, когда даже у бывалого Екимова екало сердце. Играя роль бригадира, он порядочно укоротил путь, и вместо тройного зигзага по собственным следам стали пробиваться по тридцатикилометровому целинному участку на зимник, который быстро «доставил» бы их почти к месту самого первого срубленного ими знака. И в самом деле, выкарабкавшись на зимник, Каюмыч «врубил на всю катушку», понеслись на пределе, до пятидесяти километров в час. Володя перелез в трюм, там во всю ширину устроили пастил вроде полатей. Он наказал разбудить себя ровно через полтора часа. Каюмов от захватывающей, волнующей, словно охота, гонки с радостью остался бодрствовать и одиночестве. Зимник был пуст и недавно расчищен, ночь уже светлела к лету, помогала фарам и обещала впереди время незакатного солнца. Мотор облегченно жужжал, будто радовался скорости, и эта светлая и быстрая езда напоминала Юрке славное время, когда гонял он по свердловским асфальтам на «Москвиче». Еще сезон — и будет у него уже не казенный, а свой, и тогда... Сладко мечталось Каюмову.