Вот, нарисовали. Между собой грызня из-за пустяков, по мелочи, а нам приходится вахты так комплектовать, чтобы Алатарцев с Кандауровым или Орловым-старшим в одну не попали, того и гляди сцепятся. Была б моя воля да не будь этой текучки кадров, я бы из всей бригады двоих оставил — Алатарцева и Колю Орлова. Ну еще Мотовилова, раз уж мастер в нем так души не чает. остальных гнать к фениной маме. Эти хоть работают на совесть и не выпендриваются.
Не надо этого там говорить, в показаниях.
Зину предупредить, а то ведь ждать будет, дуреха. Вот еще тоже судьба — всю жизнь одна-одинешенька, что и парню несладко, а девчонке? Ждать ведь будет, дурочка этакая, слову верная, сказал «приеду» — сутками не уйдет никуда.
А так, если подумать не для следствия, а для себя, то ЧП не случайное. Заелись парни. За-е-лись! Даже в буквальном смысле. Я как-то посмотрел на складе заявки других бригад: макароны, щи в банках, сухари. У нас — колбаса, тушенка, паштеты, сигареты самые лучшие и это... вафли в шоколаде. Для шику, на десерт, чтоб поговорили, позавидовали нам. Кандауров раз на буровую в вечернем костюме пожаловал — граф Монте-Кристо! Рабочая гордость и рабочий форс. Заработали на рубль, загордились на червонец. Вот-вот, форсу много стало. Волосы поотпускали, усы, бороды — черт-те что, вокально-инструментальный ансамбль или канадская сборная по хоккею, а не буровая бригада. Магнитофоны, транзисторы — пикник! Конечно, дело не в прическе, с волосами даже теплее. А вот слишком ровная жизнь, привычка к славе, почету, большим деньгам. Другие бригады поскромнее, хоть и успехи почти такие же.
Лишь бы дали восстановить... Как бы ошибок сейчас вгорячах не напороть. Витек-то вон какой потерянный сидит, тут мне надо глядеть в оба. Он в переделках не бывал, даром что меланхолик, а в пиковой ситуации такое может выкинуть! Хуже нет начинать серьезное дело, если не в форме. Сейчас надо чистую холодную голову, крепкие руки. Знаю-понимаю, а мобилизоваться, как перед учениями бывало, не могу.
Ох и порадуется кто-то: луневская бригада, 15-я буровая, выскочки, пижоны, подзалетели на повороте! А парни сидят, молчат, наверно, тихой сапой сочиняют, в чем начальство пообвинять — случай уж больно подходящий. У нас побухтеть каждый любит, хлебом но корми. Мало мы своих парней знаем, мало! Что на уме? Как себя поведет? Я думал, Бирюков, нудило, под стол полезет от таких салютов — не полез. Не полез, а тушил, и все время рядом. Я даже страховал его, как бы не пыхнул. Они же не знают, как легко горит человек — фосфором...
Глава третья
С МИРУ ПО НИТКЕ
Поселок неумолимо надвигался на них, и Заливако даже сбавил обороты, чтобы оттянуть неминуемую муку. Когда вдруг стихийно заговорили о восстановлении, так поверилось в него, так поверилось — будто уже половину сделали. А вот приближается грозная контора, и куда только испарилась приободрившая было надежда!
Вылезли, потоптались, поплясали, утрамбовывая и без того укатанный снег, словно озябли. Гуськом вошли в здание. В коридоре, перед обитой красным дерматином дверью начальника партии с табличкой «СЕРГЕЕВ Ю. В.», оробели. Одни засуетились, другие напряглись и скованно замерли.
«Эх, уходить надо было! — думал Владимир Орлов тоскливо. — Собирался же тогда, перед октябрьскими, на нефтеразработки... Теперь уйдешь, как же!»
«Вот здорово! Я попал в настоящую переделку, какие раз в сто лет бывают! Расскажи — не поверят!» — восторженно сияли глаза Чибиряева. У Алатарцева было уныло-кислое лицо, оно говорило: «Ну, сейчас нотаций на пятилетку вперед отпустят. Натощак, да не спамши — тошно слушать». «Второй срок дадут!» — отчаялся Мотовилов. А Заливако на всякий случай остался при тракторе.
— Держись, Виктор! — напутствовал Николай Орлов.
— Один пойду! — мастер рванул полушубок с плеча. Да так, что рукава затрещали по швам.
— Да не, ну как это... — воспротивился было Постнов, но Виктор твердо повторил: «Один!» — Тогда, Вить, стой на своем: на любые условия согласны, только помоги...
Остальные кивали, поддакивали — подписывались под словами бригадира.
Войти было куда страшнее, чем кинуться в огонь. Малиновая табличка па двери гипнотизировала, как маслобак.
Лунев рывком распахнул дверь настежь, широко шагнул. Начальник партии, завидев его, начал медленно-медленно вставать из-за стола. У него было такое лицо, словно мастер держал в руках автомат. Сергеев вставал, опускал руку с очками, ронял бумаги — все как в замедленной съемке, а смотрел на Виктора будто еще поверх очков, на шее у него собрались коричневого цвета складки, и тут мастер услышал свой голос, хриплый, горький, далекий: