— На первый раз, — советуется бригадир с Васильковым, — мы его без обеда оставим. Как ты считаешь, Петро?
— Хай порастрясет «Миньончик», — хихикает Петро.
— Не имеете права!
— Ага-ага! — улыбается Каратай. — Валяй бегом с печки на лавку. Права... Здесь я тебе и прокурор и защитник, понял? И запомни, Кеша: пикнешь, огрызнешься, и твои условные станут безусловными. А зеки тебе такой «Миньон» покажут — танец маленьких лебедей на пузе спляшешь. Поэтому бери больше, кидай дальше, пока летит — отдыхай.
Подкидыш покосился недоверчиво, но лопата у него заходила почаще,
Первое данное ему слово Каратай сдержал. Сидели, отобедав, покуривали, глядели, как все злее и злее новичок вкалывает натощак. Кешка пробурчал:
— Помогли бы!
В помощи никогда не отказывали. Встали вдвоем, поплевали в ладони, и через пять минут площадка была готова, гладкая, как дно плавательного бассейна.
Каратай привинтил теодолит на треногу и быстренько, в шесть засечек, рассчитал, где быть ямам, в которые станут «ноги» пирамиды. Легкими вертикальными взмахами лопаты очертил границы Кешкиной ямы: полтора метра в длину, метр в ширину.
— А в глубину тоже полтора, — добавил Петро. II снова присели к костерку, запаленному по-таежному: ствол перерубили на два бревна, а меж ними набили поры, щепок, картонок. Такой костер, как только займутся брёвна, будет ровно и устойчиво гореть сутки и дольше.
— Сначала теория, — Саша щурился от дыма папиросы и прихлебывал чай. — Намеченный мной контур прорубаешь глубже топором. Скалываешь карандашом.
— Каким еще карандашом?
— Ломиком. Дальше будет вечная мерзлота.
Новичок ухмыльнулся:
— Так уж и вечная.
Он думал, что это литературное словцо.
— Вечная. Не тает никогда. Мамонты в ней, как в холодильнике, по тридцать тысяч лет лежат — свежие. Потом посреди выемки делаешь канавку. Чем глубже, тем лучше. И на всю площадь ямы скалываешь кайлом. Задача ясна? Выполняйте.
Но стоило бригадиру отлучиться на двадцать метров от палатки, как послышался бабий голос Петра:
— Я те суну! Я те так суну!
Кешка, увидел Каратай, пятится от наступающего с кулаками Василькова. Л в руке у подкидыша пара червонцев. Бригадир стал меж ними:
— Кышшш! Что такое?
Когда гнев Василькова утих, выяснилось, что новый член бригады решил нанять его, Петра, чтобы он за двадцать рублей вырыл за Кешку полагающуюся тому яму. Мало что осталось от невозмутимости бригадира. Трудовой процесс прервался и снова перешел в воспитательный.
— Двадцать восемь лет на свете живу! — кулаком в свою же ладонь бил Каратай. — Всякое видал. Но такого! Такого!!!
Подкидыш быстренько бубнил:
— Ну а чего, ну а чего? Другим можно, мне нельзя?
— Что другим? Что можно?!
— Ну вы ж тут за деньги вкалываете. Какая разница, чьи. Мои, государственные? В магазине — как?
— Я те покажу магазин! — обещался Васильков.
— Кеша, — ласково сказал Каратай, — скажи спасибо, что я не уехал. А в следующий раз произойдет эксцесс. Предупреждаю: ответственности не несу.
Кешка со звоном выбил несколько первых крошек мерзлоты.
Выспавшись после обеда, Каратай и Васильков взялись за свои ямы и к вечеру ушли в них по пояс. Они работали втрое азартнее, чем всегда, будто на спор перед девушкой. Заводили такие остротесаные бортики, скалывали такие длинные, плоские, искрящиеся плитки мерзлоты, что единственному зрителю оставалось только злиться на свое никчемное ковырянье. Лом в его руках звенел и зримо вибрировал, мерзлота летела бекасином в глаза, уши, рот, и за день Кешка сумел пробиться, озлясь, едва ли на двадцать сантиметров вглубь.
— И чего мы с тобой упирались? — недоумевал наедине с бригадиром Петро. — Ведь не меньше пары суток впереди, загорай — не хочу.
— Ничего, нехай посмотрит, — утирая пот с распаренного лица, отвечал Саша. — Ему полезно.
* * *
— Каюмыч, не устал? А то скоро две сотни километров... Может, покемаришь?
— Я-то?!
Вот когда пригодились запасы сна Юрия Каюмова. После бессонной ночи он снова сел за рычаги и погнал так, как «военному» ГАЗ-47 до сих пор и не снилось бегать. Но потом сам уступил рычаги Игорю:
— Садись. Отведи душу.
И Савельев, пока Юрий отдыхал, вез бригаду с каюмовской радостью и скоростью. У второго знака пришлось заночевать. Оторвалась укосина, не выдержав давления троса, и возни было немало — укреплять венцы, мазать солидолом, сверлить центр, почти спрятанный в мерзлоте, долбить ее, треклятую. Потратив столько сил, сколько их не уходило в первый раз, при строительстве этого сигнала, раздумывали: и все из-за чего? Из-за одного единственного слова Каратая: «Сделаем». Цена этому слову была страшно высокая. И тогда смалодушничал Гришка: