Спешная работа, оглушительный моторишко буксы, тряский вездеход — ничто не в состоянии было отвлечь Игоря от мучительного наслаждения слушать и слушать ее голос, ее головокружительные слова, видеть ее внутренним зрением... Катя дала свой адрес и попросила написать отсюда. Она обещала повернуть домой сразу же, сегодня, чтобы он не тревожился. Поразила ее безыскусная прямота: «Собак я привязала». Савельев недоумевал: откуда у нее взялась речь девятнадцатого века? Теперь понял: из книг — в долгие одинокие часы она перечитала всю свою библиотеку. Игорь в ум не мог взять, как это она ни разу не была на Большой земле, не видела светофора, автомата с газировкой и вовсе не стремилась к другому миру.
Она стремилась к чистоте.
И совсем фантастическое вспоминалось, оживало в ныряющем скором пути, когда мотало, тыкало в брезент; до того красивое, что тряс головой: приснилось? померещилось? — Катя, сидящая на нарте с задумчивым лицом, далеко улетевшими мыслями, таинственная, играет на гитаре, в светлой ночи, в тундре, как в космосе, Лунную сонату! Игорь уже казнился тем, что уехал, нельзя было уезжать, надо было... надо...
Ночью они вернулись в лагерь.
Как и после голодовки, встреча вышла бурная, впопыхах докладывали, что работа сделана на совесть, и о радиосвязи, о новостях экспедиции, впопыхах расспрашивали о Кешке, который крепко спал после осиленной наконец первой своей ямы, разбитый в каждой мышце. Радовались, вспоминая, как ловко приспособили вездеход таскать вмороженные центры. Это был поспешный разговор, после которого наутро обсуждали каждую деталь неторопливо и обстоятельно.
Игорь уснул, едва присел на раскладушку.
Утром Каратай вышел на связь и после дел доложил, что Кешка помаленьку приживается и ничего пока не натворил. Саша говорил это в трубку, а подкидыш, запыхавшись, носился по рыхлому снегу, уже поспевшему к таянью, за подраненной куропаткой. Первая куропатка в его жизни. Он выпалил в нее чуть ли не в упор и вот уже полчаса гонял по тундре. Бригада покатывалась со смеху, глядя на него, — похоже, он и бегать-то не умел толком. По камбузу дежурил Екимов, и когда Кешка свою добычу все же изловил и, еле отдуваясь, весь мокрый, гордо принес ее к кострищу, Володька приблизил куропатку к носу, понюхал и бросил наземь:
— Не пойдет.
— Почему-у?
— Да загнал ты ее вконец, потом провоняла!
Каратай вернулся со связи и хохот прекратил. А ребята обнаружили, что смех, оказывается, сильнодействующее средство, куда лучше любых нотаций. Еще пересмеивались, когда Саша сообщил:
— Метель с Диксона идет. Надо сегодня воткнуть сигнал и сматываться скорей.
Но «смотаться» не успели. Мерзлоту, выбитую на-гора, трамбовали вокруг «ног» установленной вышки уже в кромешной навалившейся белизне. С севера налетел ураганный ветер с крупой. Крупа высекала слезы из глаз. Каюмов едва успел защитить палатку с наветренной стороны телом все того же вездехода, иначе сорвало бы. Боялись, что это не метель, а буран, и сдюжит ли знак? Даже добраться от палатки до вездехода было проблемой.
«Как она там? — мучился Игорь. — Успела ли до поселка? А вдруг в пути?» Когда он попросил Катю незамедлительно возвращаться, она ответила: «Да, я сегодня поеду назад, потому что снег тает и собакам трудно».
Кроме него да струсившего Кешки, стихию восприняли с восторгом. Человек всегда радуется преодолению. Выдержала натиск палатка, стоял и триангуляционный знак, сколоченный на совесть, а главное — держались парни. В помине не осталось того голодного мрачного ожидания, когда скрипел, изводил кряхтеньем Петро.
Бригада спала, еле помещаясь в палатке. Одному Савельеву отчаянно, тревожно и счастливо не спалось. Он закурил в темноте, и Каратай окликнул:
— Не спишь, Игорь?
— Нет.
— А шо?
— Да вот, понимаешь, язык не поворачивается.
— А ты поверни.
— Я, Сань, встретился там с Катей Русских. Ну и...
После долгого молчания Каратай ответил:
— Мы тут с тобой ничего не решим. Пускай она решает. И забыли.
— Забыли, — согласился Игорь облегченно. Но разве такое забудешь?
Саша заметно осунулся, замкнулся. Однако к Савельеву относился по-прежнему ровно, хотя по всему видно, как велико было искушение не спускать его теперь с мерзлоты, пусть вгонит свою любовь да радость в ямы. Порадовался сам себе бригадир, что хватило его на переделку уже поставленных пунктов, на то, чтобы не давить на Савельича — прижился парень, свой стал в бригаде.
Эти метельные дни не прошли даром.
Каждый, кто даже не видел Кешкиного пожара, подкупа и голодовки, повел себя с ним так же, как Каратай. Сутки подряд бездельно валяясь в спальниках, парни, как обычно, «травили баланду». Но куда только делись лихие, наполовину придуманные рассказы про свои и чужие геройства! Будто сговорившись, каждый рассказывал — не Кешке, а так, между прочим, друг другу всякие поучительные истории досрочного освобождения, перевоспитания уголовников или парней с трудным характером в армии, на стройке, на заводе. Этой темой до того увлеклись, что бригадир притормозил ее. Тогда стали припоминать, кто из них какие ошибки делал в жизни.