— Ну, — сказал Каратай и поднялся. — Пора нам, ребята.
— Зря не кушил, однако. Моя говорит, дорогу знать нельзя. Мал-мал в дорогу кушит нада.
— Знаю я «мал-мал»! Десяток оленей переведешь, и то не успокоишься.
— Зачем «переведешь»? — удивлялись ненцы. — То, что спрятал, то пропало, то, что отдал, то твое. Олень тундра пошел, твоя стрелял, олень вернулся. Подарку не берешь, почто обижаешь?
Саша был вынужден принять «подарку» — нож с рукоятью из моржовой кости и в ножнах из лосиной шкуры. Он решил в долгу не остаться, предложил компас. Ненцы улыбнулись. Часы. Опять отказ. Саша вошел в раж: достал свое ружье. Сережа переломил ствол, посмотрел в дуло на свет, оглядел замок, приклад — и вернул хозяину.
Одарившие бригаду пастухи не взяли даже зажигалки взамен.
— Саш-ша, — сказал напоследок Замир, — тундра девишка один маленько ходи. Книжки возит. Твои ребята обижай не нада. Однако, помогай нада. Хороший человек Катя.
И, видя, как вздрогнул Каратай, как напрягся Игорь Савельев, Замир покачал головой: опоздали его новости.
Подошел мокрый, отряхивающийся по-собачьи Каюмов.
— Как водичка? — спросил под новый взрыв хохота Володя. Юрка не в шутку обиделся на оленя:
— У, кабанище!
Юрий панически боялся всякой инфекции, болезни, простуды. Бригада и гости с усмешкой наблюдали, как он вынул из аптечки десяток облаток, насыпал полную горсть таблеток без разбора и ахнул всю эту белую горку.
— Для профилактики, — пояснил он. — От гриппа.
Попрощались с пастухами и не успели влезть в вездеход, как и ненцы, и их олени уже скрылись, словно всем привиделся мираж.
— А, Кеша?! Во парни! В тундре как дома. А ты и дома как в тундре.
И снова плыли, гребли гусеницами, отпихивались от берегов и тряслись на кочках. К вечеру на ровной голубой линии горизонта показались два черных горба. Екимов пояснил:
— Ненецкие нарты груженые стоят. Шкуры-муры там...
— Песцовые? — оживился Кешка.
— Может, и песцовые. У них обычай такой: где хошь оставит, знает, что никто не возьмет. Метель началась или олени пали, распряг, сел верхом, груз бросил — и ходу!
— Юр, подъедем, Юр! — заблестели глаза подкидыша. Все еще сердитый после купания Юра буркнул:
— Подъедем, ну и что?
— Так ведь песцы!
— А по лапам? — спросил Каратай риторически. Екимов добавил, что не дальше как через два дня хозяин нарт будет сидеть в их палатке, если хоть веревку тронуть, — найдут по следам.
Каратай обещался:
— Я тте научу свободу любить! Я тте отважу на чужое зариться!
Не раз вспоминали потом Замира и Сережу — какие парни!
— Я вот на технике, — говорил Каюмов, — а у них живая сила. Я и то иной раз плутаю, по своему следу назад сдаю, а вот как они вот? Он добро свое бросил, снег стаял, а как он обратный путь находит? Без карт, без дорог, без компаса? И ориентиров в тундре, считай, никаких. Я вот че думаю: чутьем.
— Сигналов им наставим, — сказал Игорь, — и будут ориентиры.
— Если на костры не разберут, — добавил Каратай.
— Они-то не разберут, — уверял Соколов, — они не то что некоторые — по чужой поклаже шариться.
Часы уже показывали десять вечера, но солнце все еще не садилось. Решили ехать до победного конца. Савельев, подложив под голову рюкзак, то вспоминал Катю, то думал о ненцах-пастухах, то о бригаде. «Чем объяснить такие контрасты — они могут пить сырую кровь и грубы, но устраивают суд из-за зарезанной собаки и участливы до нежности. Никогда не возьмут чужого, но где-нибудь на вокзале вызывают у дежурного милиционера желание проверить документы. Они знают, какую жизнь прожил Растрелли, какой строй в Коста-Рике, биографии детей Карла Маркса. Может, их ошибка в том, что головы забиты бессистемной информацией?.. Они тетешкаются до потери терпения с этим тщедушным условником, но они же придумывают ему немыслимое наказание. Если они — народ, то велика же ты, Россия! А Замир и Сережа! Они живут по принципу «ходи медленно, думай быстро». Как только могла показаться безжизненной тундра, стоящая на мерзлоте, если тут живут, работают, знают дело до суставчика, до белкиного глаза, как дорогу к брошенной нарте, такие парни!»
Вспоминалась степенность ненцев, вескость их слов... Вспоминался Катин взыскующий взгляд и слова о совести... Да, видно, так: пусть другие живут иначе, попускают себе, но я так жить не могу, надо жить чище и строже, а есть ли лучшее чистилище, чем эти просторы? Ведь и правда, лица ребят просветлели, и нет на них следов развращающего безделья базы.
Даже мерзлота, хранящая мамонтов, высокоуглеродистая, даже она поддалась под напором солнца и их рук.
— Когда ты уедешь? — спросила Катя на сопке на рассвете.