— Я еще не знаю, уеду ли.
— Все уезжают, — тоскливо и безнадежно проговорила она. От такой интонации, от затаенной в этих словах обиды на то, что с ее родиной обращаются не по ее достоинству, Савельеву и впрямь захотелось остаться, жить тут не сезон и не два. Он сказал об этом, но Катя по-доброму снисходительно улыбнулась:
— Вот сезон кончится, получишь расчет, и куда только денется это твое желание!
...Вездеход остановился, снаружи слышались приветствия — это Евгений Кивач выслал дозоры, чтобы «семерка» не проскочила мимо лагеря. Женя был черен как цыган, очень худой и подвижный, нервный — не человек, а гоночная машина. По сравнению с ним Каратай казался сонным.
— Сань, ну выручил! Привет, ребята! Ну вовремя! Неделю стоим, рыбку ловим, загораем, если урбээмку за лесом послать утром, то назад жди к вечеру, а тут еще половодье, она ж тяжелая, даже через ручей по-черепашьи. Ну как добрались? Оголодали? Мы ждем, не спим...
— Привет, Жека, — всего-то и сказал за это время Саша. — Доехали нормально.
Зато водители — два Юрия — обнялись и расцеловались и долго двигали друг друга в плечо с различными восклицаниями.
— Я, понял, как больной! — кричал водитель Кивача по кличке Бич. — Как побитый хожу! Ну, такое дело — разгар сезона, а парни на себе бревна носят, понял! Да провалиться мне скрозь с этим ленивцем. Было б что другое, а тут... он же литой! Ленивец — он же или есть, или лапки кверху, и никакой ремонт, понял!
— А я гнал знашь как! — вторил Каюмов. — Угу-гу! Думаю, Юрка там ку-ку кричит, а я свой движок жалеть буду? Клапана прижег — так гнал!
Они выкатили колесо и тут же принялись его устанавливать. Глядя на них, Савельев вспомнил слова Скрыпникова о том, что самый преданный экспедиции народ — ее водители.
Кивачевская бригада в полном сборе бодрствовала у костерка. В отличие от бригады Каратая она не возвращалась на базу, не встречала ненцев или Катю и соскучилась по обществу не хуже Кешки в его брошенной деревне. Первым делом приезжих накормили.
— Ужин под названием «дружба пернатых»! — провозгласил толстый, просто безразмерный водитель урбээмки Ферапонт. Из-за такого имени и огромного веса его звали просто — Амбал. — Уточка. Гусочка. Куличок. Куропаточка, — перечислял он ласково.
— И гагарочка — в подарочек! — хохотали хозяева и рассказывали, как Ферапонт Иваныч в поварском раже пальнул в гагару и хотел было отправить в общий котел, да вовремя рассмотрел полкило чистого рыбьего жира под ее брюшком.
Ужинали, балагурили до половины четвертого, было что порассказать друг другу. Засыпая, слышали, как двумя кувалдами Каюмов и Бич забивают пальцы в гусеницу отремонтированной «десятки».
Наутро объединенная бригада двинулась вперед. Слишком долго Евгений Кивач просидел на одном месте, слишком много времени пришлось на этот тщательно «облизанный» из-за поломки сигнал.
На трудных, кочковатых участках вездеходы шли след в след, торили дорогу для тяжелой машины Ферапонта, на ровных гнали наперегонки, что твои бронетранспортеры десантных войск.
Все новые и новые стаи птиц заканчивали перелет. Они проходили порой на небольшой высоте, прямо над вездеходами, видные до перышка, до оттянутых назад лапок. Было тепло, и на минутной остановке закатали тенты транспортных вездеходов, поделили ружья в очередь. На двенадцать стрелков приходилось пять «стволов». С отставшими одиночками решили не мелочиться, сидя в вездеходах наизготовку, ждали хорошего гусиного косяка. Савельев нетерпеливо сжимал ложу. Вокруг только и разговоров, что об охоте — на лосей, на диких оленей, на птицу. Соколов рассказывал об охоте прошлым ноябрем на волков с вертолета. Гриша прервал рассказ на полуслове. Вездеход добрался до невысокого перевала, это была даже не сопка, а косогор. И тут, с треском и свистом вспарывая воздух, прямо на них вылетела стая уток. Необыкновенно высокая скорость полета и волнующие пропорции: одна треть — туловище, две трети — шея с головой, делали утку похожей на ракету с вибрирующим стабилизатором.
Два или три выстрела ударили одновременно. В ушах быстро сжимался и расширялся воронкой звон от них. Игорь не услышал своего выстрела, не почувствовал отдачи. Он лишь увидел, как стая расслоилась на три: одна часть взяла выше, боковые, как истребители на боевом заходе, отвалились влево и вправо. А из-за кромки косогора летели и летели новые — только бы пальцы успели вытянуть гильзу, вставить новый патрон! Только бы не сплоховать!
— Савельич! — кричит Екимов. — С опережением бери: скорость!
И вот — тот счастливый миг, когда предугадываешь появление утки и, чуть поведя стволом, посылаешь дробь и наперед знаешь, что точно. Стремительная летунья вдруг обрывается... инерция какое-то время не дает ей упасть отвесно... Гильзу долой! Щелчок замка. Выстрел навскидку, наудачу. Мимо! Уцелевшие испуганно прибавляют ходу, и без того быстрого. Пока нет на горизонте новых рассеянных увеличивающихся точек, то тот, то этот охотник спрыгивает с борта и бежит за своей уда чей. Зеленые, фиолетовые отливы селезней. Ровная гамма пестряди уток, белые перья с зеркальным отливом ни желто-зеленой траве. Ногой на фаркоп и на ходу снова в кузове, снова наизготовку. Кто с возгласом, кто молчком, но у всех блеск глаз, сердцебиенье, замирающий восторг и боязнь промаха. Знатная идет охота!