***
С телеги поднялся мужик в серой телогрейке, в котором Маша узнала дедушку и с радостным визгом повисла у него на шее.
- Ну, будет, будет, - бормотал дедушка, усаживая внучку на телегу. - Поехали, чё ли... Заждались мы тебя! Свинью закололи, бабушка холодца наварила, пирогов с морквой напекла...Штей щавельных со сметаной, как ты любишь...
Морковные пирожки! - У Маши потекли слюнки. Она привалилась к тёплой бабушкиной спине и улыбнулась. Как же давно они не виделись! Как же давно она не ела бабушкиных щей...
- Родители-то здоровы? Дома-то всё ли ладно? - выспрашивала бабушка. И не дождавшись ответа, продолжила. - Небось, вздохнули свободно, что от тебя избавились. И то сказать, какое золото обронили...
- Ты что городишь? - не выдержал дед. Маше стало смешно: разве бабушку остановишь?
- Двенадцать лет хвораешь, никак не выправишься. Мать-то тебя не хотела рожать, всё таблетки пила, чтоб, значит, от дитя избавиться. А ты, видать, сильно жить хотела, всё одно на свет родилась, хоть и слабенькая. Какой родилась, такой и осталась, все болячки к тебе липли, мимо не прошли, в гости напросились... За материн грех расплатилась. Говорила я Кольке-то, не женись на городской! Взял бы свою, деревенскую... Дак рази он мать послушает? В город подался, охломон, мало ему в деревне девок... Бог и наказал, послал дитё - то понос, то золотуха! Двенадцать лет оне с тобой мучились.
- Уймись, старая, укороти язык! - не выдержал дед. - А ты не слушай её, внученька! Она тебя ждала-скучала, слезами изошлась. Без Машки-то, грит, мне и свет не мил, скорей бы, грит, встренуться... Вот и свиделись. Тут радоваться надо, а она...
- Сказывай, от чего слегла-то? - приступала с расспросами бабушка.
- А я знаю, от чего? Плохо мне было...
- Ну, а сейчас-то хорошо?
- Да вроде...
- Вроде Володи, а похож на Петра...
- Да замолчишь ты когда-нибудь, колода старая!
Маша улыбнулась. Ей нравилось ехать - под бабушкины бесконечные расспросы, под дедушкино незлобивое ворчанье, на тряской телеге, заваленной по ободья душистым сеном. Маша поворошила сено рукой и увидела засохшую красную земляничину.
- Ба, смотри! Я ягодку нашла!
- А чего на неё смотреть-то? Ешь, коли нашла! - засмеялась бабушка.
Земляничина сладко растаяла во рту. Маша поискала и нашла ещё одну, потом ещё... Маша представила, как зимой, когда деревню завалит снегом по самые крыши, бабушкина Милка будет лакомиться душистым сеном с земляникой и синими звездочками васильков.
- Ба, а Милка... всё болеет?
- А чё ей болеть-то, здорова твоя Милка. Со стадом она, на выгоне. Вечером домой придёт, свидитесь.
***
- Коля! Коля!! - позвала Марина, почувствовав, как под её рукой шевельнулись дочкины пальцы, мгновенье назад холодно-безжизненные. Вслед за пальцами дрогнули губы, пытаясь что-то сказать. Марина склонилась над кроватью, но не услышала ни звука. Щёки девочки слегка порозовели. Или ей просто хотелось, чтобы они порозовели?
- Машенька, доченька, мы здесь, с тобой! Мама с тобой, и папа, - шептала Марина, не отпуская дочкину руку, словно могла удержать, остановить, не дать ей - уйти...
***
- Врачи-то чё говорят? Говорили...
- Ничего не говорили, только уколы кололи, больно, - пожаловалась Маша.
- Вот-вот, лечить не умеют, колоть токо умеют, сами не знают от чего... От уколов-то полегчало хоть?
- Нет, не полегчало... Ба, а Мишка тёти Нюрин дома? - забывшись, спросила Маша. И услышала - невозможное.
- Дома, куды он денется. Счас приедем, щец похлебаешь да свеклу полоть пойдёшь, заросла свекла-то, пропадёт не то... И смородину собирать пора, осыпается. У меня у одной-то рук не хватает на всё, а деда помочь не допросишься, то ему на рыбалку, то лодки смолить с мужиками, то сети чинить, то табачок курить... Ты уж грядки табашные выполи, не забудь!
- Ба, я не забуду. И грядки выполю, и смородину соберу, я только к Мишке сбегаю, я быстро...
- Я кому сказала? Аль ты не слышала? Мишка твой никуда не денется. Грядки выполешь, воды из пруда принеси, вечером польёшь. Да картоху в подполе перебрать надоть, мелкую себе оставим, а которая покрупнее, на рынок свезём, продадим. К Мишке ей надо, разбежалася... А работать - баушка с дедом будут?
***
Маша закрыла глаза и длинно вздохнула - в последний раз. С лица исчезло страдальческое выражение, уголки губ приподнялись, словно она улыбалась кому-то, словно видела что-то...
Врач бессильно развёл руками. Лица родителей исказились, глаза смотрели с немой мольбой - так, наверное, смотрели назаретяне на Иисуса Христа. Но врач не был богом и не мог сотворить чудо. Торопливо прошёл по коридору и скрылся за белой дверью.