Удар. Еще удар. Ах! Как по брегме *** пришлось. Ага! Тянут голову влево, а челюсть вправо. Эдак и калекой ненадолго сделать. Вот это вход! Где же Бритва?
</p>
<p>
Словие третье, где рассказывается куда, где и с кем (или в обратном порядке)</p>
<p>
</p>
<p>
Удар. Еще удар. Ах! Как по брегме пришлось. Ага! Тянут голову влево, а челюсть вправо. Эдак и калекой ненадолго сделать . Вот это вход! Где же Бритва?
Моя дорогая черно-подпалая подруга сидела метрах в трех от меня и с любопытством наблюдала как я с трудом открываю правый глаз (левый заплыл окончательно и бесповоротно). Бритва сидела в решетке из прутьев толщиной в руку взрослого человека.
Пардон!
Это я сидел в клетке из…
Ага. Осина, родная. Не ошкуренная. Клетка два метра в ширину, столько же и по другим параметрам. Нож за сапогом – уже хорошо. Только вот голова болит – это плохо.
Бритва, без шума и пыли, вдруг резко ретировалась в кусты. Кто-то подходил к моей клетке, понял я. </p>
<p>
Пенсне, бородка…
Подошедший вкусно продекламировал на немецком:
Два человека встретились в больнице,
Один из них не ты,
Другой из них не я.
Вопрос: а кто ты в этом мире?
И кто придет отсюда,
И кто спасет тебя?
(Перевод автора)
– И хули делать? – не литературно вопросил я.
– Работать, – ответствовал незнакомец, ужасно похожий на портрет А.П. Чехова. – Работать над собой.
– Над этим я буду думать. Потом. А пока хочу узнать, где я.
– А ты умер, – визгливо захихикал незнакомец (совсем не по-Чеховски) и добавил:
– Захочу, будешь здесь всю жизнь в клетке сидеть и рассуждать на тему схоластика и шизофрения.
«Не хочу» – подумал я, а вслух добавил: – Раз я умер, значит мне все можно, одно останавливает от кровопролития…
– Чаго, – невежливо перебил незнакомец.
– Собака тоже умерла? Ей тоже все можно? </p>
<p>
Незнакомец замолчал. Я тоже. </p>
<p>
Клетка рассыпалась на моих глазах (по крайней мере, одно бревнышко из верхней обвязки чувствительно задело меня по оным зрительным приспособам). Бритва сидела рядом со мной, вылизывала заплывший глаз и нежно выговаривала: «Ну чего ты, козел человечий, тудой поперся? Мало тебе? Зачем? Почему?»</p>
<p>
«Тоже мне, жена, родная», – поморщился я и…
И незнакомец появился вновь. Был одет ни во что, выглядел никак и представлял собой никого. Ну совершенно бесцветное, аморфное создание.
– Прошу прощенья за спектакль, – произнес он учтиво, косясь на немецкую овчарку Бритву. – Немножко переборщили с вашим подсознанием. Уж больно, Вы, Павел Викторович, Антон Павловичем увлеклись последние время. Вот и как-то так, пришлось вас сюда вызвать.
– Куда, ****ь, – заорал я и поморщился от боли в голове.
– В эту реальность. Нужны вы здесь. Зачем, спросите вы?
– Не спрошу.
– Гав, – перебила Бритва.
Незнакомец с уважением посмотрел на собаку.
– Вот видите, собачка ваша все понимает и все вам объяснит, засим – прощайте.
И растаял, сволочь такая.
А Бритва мне рассказала…
Словие четвертое, где рассказывается, кто виноват и что делать…</p>
<p>
</p>
<p>
А Бритва мне рассказала… Не то, чтоб рассказала, но вполне себе донесла каким-то образом мыслеформу о том, куда я попал и что я здесь вынужден буду сделать (иначе обратно не попаду).
Попал я в мир, где Антон Павлович Чехов закончил свою жизнь в психиатрической больнице и умер от…</p>
<p>
Пока еще не умер, но вполне себе уже приступает к выполнению сего плана. Настолько, знаете ли, увлекся Антон Павлович внутренней драматургией своих героев, что перемешалось в его голове все окончательно и бесповоротно. Тонкие материи его начали жрать бесовским образом, посему и за топор хватался. А иногда, как интеллигентный человек и за ружье (благо оное на стенке висело).
Короче, рассказ «Сапожник и нечистая сила» еще не написан и даже в проекте не существует. Николай Александрович Романов (будущий Николай второй) его не прочтет</p>
<p>
А надо.
Ибо без этой пьесы не состоится (как потом напишут) Великая Октябрьская Социалистическая Революция. Да. Именно так. А без нее (революции) не состоится Россия в таком виде, в каком ее видят потомки. </p>