— В конце концов это не имеет значения, — сказал он отрывисто. — То, что я чувствую, или то, о чём думаю, не может уничтожить ни духов, ни богов. Мы должны работать, Хуанито. Вон там надо построить дом, а здесь — ранчо для скота. Мы пойдём работать наперекор духам. Пошли, — торопливо сказал он, — раздумывать некогда.
И они быстро зашагали на постройку дома. Той же ночью он написал в письме братьям: «Рядом с моей есть свободная земля. Каждый из вас может получить по сто шестьдесят акров, и тогда вместе у нас будет шестьсот сорок акров. Трава здесь высокая и сочная, надо только взрыхлить почву. Томас, камней и кочек нет, поэтому плуг будет идти без толчков и задержек. Так что мы снова заживём здесь сообща, если вы приедете».
5
Трава, как обычно и бывает летом, уже побурела и была готова к покосу, когда приехали братья со своими семьями. Старшим из них был Томас, высокий крепкий мужчина сорока двух лет с золотистыми волосами и длинными жёлтыми усами. Из разрезов век над его круглыми красными щеками холодно смотрели голубые глаза. Томаса сильно тянуло ко всякой живности. Часто он присаживался на край яслей, у которых лошади жевали сено. Услышав жалобное мычание телящейся коровы, Томас мог в любой час ночи вскочить с постели, чтобы убедиться, что роды проходят правильно, и помочь, если там что-то не ладилось. Когда Томас шёл по полю, лошади и коровы поднимали свои головы от травы и, втягивая ноздрями воздух, поворачивались к нему. Он тянул за уши собак до тех пор, пока они не начинали визжать от боли, которую причиняли им его сильные гибкие пальцы, а если они опускали уши, когда он прекращал тянуть, он начинал делать это снова. У Томаса всегда была стая полудиких животных. За тот месяц, который он прожил на новом месте, у него, помимо четырёх собак смешанных пород, появились енот, два низкорослых щенка койота, которые ходили крадучись за ним по пятам и рычали на любого другого, ящик с хорьками и краснохвостый сокол. С животными он не церемонился и был уж во всяком случае не добрее, чем они были по отношению друг к другу, но поступал со всеми тварями, доверившимися ему, с последовательностью, которую звери могли понять.
Когда одна из собак сдуру напала на енота и потеряла в этой стычке глаз, Томас был невозмутим. Своим карманным ножом он вычистил слезящуюся глазницу и, чтобы отвлечь собаку от мучительной раны на голове, связал ей ноги. Томас любил и понимал животных, а когда убивал их, переживал не больше, чем переживали они, убивая друг друга. В нём самом было слишком много от животного, чтобы считать его сентиментальным. У Томаса никогда не терялись коровы, потому что он, казалось, инстинктивно знал, где заблудится потерявшаяся скотина. Охотился он редко, но уже когда выходил на охоту, подходил прямо к месту, где скрывалась его добыча, и убивал её со скоростью и сноровкой льва.
Животных Томас понимал, а что до людей, то он и не понимал их, и не слишком доверял им. Он мало о чём мог поговорить с людьми; такие понятия, как профсоюзы или партии, религия или политика приводили его в замешательство и пугали. Когда необходимо было присутствовать в собрании, он смущался, молчал и с беспокойством ждал, когда ему разрешат уйти. Джозеф был единственным, к кому Томас испытывал хоть какие-то родственные чувства и с кем он мог разговаривать без боязни.
Жену Томаса звали Рама; она была статной полногрудой женщиной с чёрными бровями, которые почти срастались на её переносице. Ко всему, о чём думают и что делают мужчины, она, как правило, относилась с презрением. Рама была хорошей умелой акушеркой и полным кошмаром для детей, если они плохо вели себя; хотя она никогда не била трёх своих дочек, они страшно боялись вызвать её недовольство, потому что она могла найти слабое место в натуре человека, а потом давить на него. Она понимала Томаса, обходясь с ним как с какой-нибудь живностью, которую надо содержать в чистоте, сытости и тепле, и редко перечила ему. Сферой деятельности Рамы были готовка, шитьё, уход за детьми, уборка дома — самые, кажется, важные вещи на свете, гораздо более важные, чем те, которыми занимались мужчины. Детям было хорошо, и они обожали Раму, потому что она знала, как воздействовать на нежные струны человеческой души. Её похвала могла быть ласковой и язвительной, наказание же её было ужасным. Все дети, оказавшиеся рядом с ней, автоматически становились её подопечными. Двое детей Бартона гораздо более охотно признавали её власть, чем меняющиеся правила, установленные их собственной не очень строгой матерью, ибо законы Рамы никогда не менялись: плохое было плохим, и плохое наказывалось, а хорошее было всегда восхитительно хорошим. Восхитительно было быть хорошим в доме Рамы.
Бартон был тем, кого сама природа предназначила для религиозной жизни. Он хранил себя от зла, находя его чуть ли не во всех близких контактах между людьми. Однажды, когда после службы в церкви пастор похвалил его с кафедры, назвав «сильным человеком в Господе», Томас, склонясь прямо к уху Джозефа, прошептал: «Слабый человек… нутром». Бартон был близок со своей женой четыре раза, у него было двое детей. Воздержание стало для него естественным законом. Бартон никогда не чувствовал себя хорошо. Его тонкие щёки были впалыми, а глаза — жадными до удовольствий, которых от этой части неба он не ждал. Плохим самочувствием небо только радовало его, ибо тем самым доказывало: Бог думает о нём достаточно, чтобы сделать его терпеливым. Бартон обладал мощной сопротивляемостью хроническим заболеваниям. Его тонкие руки и ноги пружинили силой, как натянутые канаты.
Своей женой Бартон руководил твёрдо, в духе Священного писания. Когда её чувства выплёскивались наружу, он уделял ей внимание и пресекал такой всплеск. Когда внутри у Харриет что-то ломалось, вызывая у неё приступы тошноты и бреда, а это случалось постоянно, он знал, что она преступила законы, и молился у её постели до тех пор, пока её уста не смыкались, а бормотание не прекращалось.
Бенджамен, самый младший из четверых, был для своих братьев обузой. Распущенный и неуправляемый, он при каждой возможности напивался в дым и, радостно напевая, бродил по округе.
Выглядел он таким молодым, таким беспомощным и заброшенным, что многие женщины жалели его, и по этой причине Бенджамен почти всегда был на попечении кого-нибудь из них. Ибо, когда он, пьяный, пел и казался себе оставленным всеми, женщинам хотелось укрыть его у себя на груди и защитить от всех бед. Те, кто так по-матерински относились к Бенджамену, всегда удивлялись, когда он обольщал их. Он казался таким смертельно беспомощным, что они не понимали, как это происходило. Делал он всё так плохо, что всем хотелось помочь ему. Дженни, его молодая жена, прилагала огромные усилия, стремясь уберечь Бенджамена от того, чтобы он не смог причинить себе какого-нибудь вреда. Услышав ночью его пение, она понимала, что он снова пьян, и молилась только о том, чтобы он не упал и не разбился. Пение стихало во тьме, а Дженни знала, что, прежде чем закончится ночь, он изменит ей с какой-нибудь девушкой, которую собьёт с толку и обольстит. Она тихонько плакала, боясь, что с ним случится беда.
Бенджи был счастливым человеком и всем, кто его знал, приносил радость и муку. Он врал, понемногу приворовывал, пользуясь хорошим отношением к себе, не держал слова; но все любили Бенджи, прощали и защищали его.
Когда родственники решили переезжать на Запад, Бенджи взяли с собой, опасаясь, что он умрёт с голоду, если его оставить. Томас и Джозеф следили, чтобы его участок был в хорошем состоянии. Он позаимствовал у Джозефа палатку и жил там до тех пор, пока братья не нашли времени построить ему дом. Даже Бартон, который не одобрял образ жизни Бенджи, наставлял его на путь истинный и молился за него, не мог позволить, чтобы он жил в палатке. Где он доставал виски, братья не могли сказать, но виски был у него всегда. Мексиканцы из долины Богоматери угощали его ликёром и учили своим песням, а Бенджи соблазнял их жён, когда они не могли уследить за ним.
6
Все родственники поселились рядом с домом, который построил Джозеф. Каждая семья, как того требовал закон, поставила времянку на своём собственном участке, но никто и минуты не думал, чтобы поделить землю на части. Когда технические вопросы оформления земельных владений были решены, единое ранчо стало ранчо Уэйнов.