– Я… я не знаю.
– Тогда я снова уйду. Вы еще не готовы. Если, конечно, не хотите поговорить о Браунинге. Или не желаете прокатиться. Я приехал в бричке.
Элизабет посмотрела на зеленый ковер с коричневой полосой вытоптанного ворса, а потом ее взгляд перешел на ботинки Джозефа, старательно намазанные плохим гуталином – не черным, а разноцветным: с зелеными, синими и лиловыми разводами. На миг сознание сосредоточилось на ботинках и немного успокоилось. «Должно быть, гуталин старый, да еще и закрыт был неплотно, – подумала Элизабет. – От этого всегда появляются разводы. То же самое случается с черными чернилами, если держать бутылку открытой. Наверное, он об этом не знает, а я не скажу. Если скажу, то больше никогда не смогу хранить секреты». Она спросила себя, почему он стоит так неподвижно.
– Можно поехать к реке, – предложил Джозеф. – Река чудесная, но приближаться к воде очень опасно. Камни скользкие. Поэтому пешком туда идти нельзя. А вот съездить ничто не мешает.
Хотелось рассказать ей, как будут шуршать по сухим листьям колеса, как иногда от соприкосновения железа и камня будут вспыхивать длинные синие искры, похожие на змеиные языки. Хотелось объяснить, какое низкое этим вечером небо – можно достать рукой. Но произнести такие слова он не мог.
– Было бы хорошо, если бы вы поехали, – проговорил Джозеф. А потом сделал короткий шаг вперед и разрушил хрупкий покой ее сознания.
Элизабет неожиданно повеселела. Она робко положила ладонь на его рукав, а потом осторожно похлопала по толстой ткани.
– Поеду, – ответила она, услышав, что говорит слишком громко. – Наверное, прогулка пойдет на пользу. Преподавание утомляет, так что надо подышать свежим воздухом.
Напевая про себя, она побежала наверх за пальто, а на лестничной площадке дважды коснулась пальцем носка ботинка, как делают девочки в танце вокруг майского дерева. «Компрометирую себя, – подумала она без сожаления. – Люди увидят, как едем вечером вдвоем, и это будет означать, что мы помолвлены».
Джозеф стоял возле лестницы и смотрел вверх, ожидая ее появления и сгорая от нетерпеливого желания открыть свое существо, чтобы она смогла увидеть все его секреты – даже те, о которых он сам не знал.
«Это было бы правильно, – думал он. – Она узнает, что я за человек, и сможет стать частью меня». Элизабет остановилась на площадке и улыбнулась, глядя сверху вниз. Она надела длинный голубой плащ, а выбившаяся из прически прядь зацепилась за ворсинки голубой шерсти. Джозеф ощутил прилив нежности к этим непослушным волосам, хрипло рассмеялся и поторопил:
– Пойдемте скорее, пока лошади не потеряли блеск или не прошел удачный момент. О, разумеется, я говорю об упряжи, которую Хуанито старательно начистил.
Он открыл дверь, подвел Элизабет к бричке, помог устроиться на сиденье, а сам отвязал лошадей и застегнул на мартингалах пряжки из слоновой кости. Лошади нетерпеливо пританцовывали, и это радовало.
– Вам тепло? – спросил Джозеф.
– Да, тепло.
Лошади тронулись рысью. Хотелось единым жестом обнять и подарить спелые звезды, наполненную чашу неба, усеянную темными деревьями землю, увенчанные острыми гребнями волны гор, застывшую на пике движения бурю или бесконечно медленно движущиеся на восток каменные рифы. Можно ли найти слова, чтобы рассказать о красоте мира?
– Люблю ночь, – проговорил он. – Ночь сильнее дня.
С первого мига знакомства Элизабет напряженно готовилась отразить нападение на свой огражденный и защищенный мир, но сейчас вдруг случилось что-то неожиданное и странное. То ли интонация и ритм, то ли глубокая искренность его слов разрушили старательно возведенные стены. Кончиками пальцев она прикоснулась к руке Джозефа, вздрогнула от восторга и отдернула руку. Горло сжалось, не позволяя вздохнуть. «Он услышит, что я дышу, как лошадь. Стыдно», – подумала Элизабет и тихо, нервно рассмеялась, понимая, что ничуть не стесняется. Мысли, которые она всегда держала взаперти в самых потаенных уголках сознания, как можно дальше от поля умственного зрения, внезапно вылезли из своих убежищ и оказались вовсе не мерзкими и отвратительными словно слизняки как она всегда полагала, а легкими, веселыми и благочестивыми. «Если он вдруг коснется губами моей груди, я обрадуюсь, – подумала она. – Радость так меня переполнит, что я обеими ладонями подниму грудь к его губам». Она представила, ка́к это сделает, и поняла, что́ почувствует, изливая навстречу мужчине горячий поток своего существа.
Лошади громко фыркнули и метнулись в сторону: посреди дороги стояла темная фигура. Хуанито быстро подошел и заговорил с Джозефом: