С трудом преодолевая путь на чердак, который она делила с братом, Морра услышала, как Шмендрик ответил:
— Возможно с этим будет иначе.
Она оглянулась через плечо и увидела, как молча удивилась Сейри. Волшебник сказал:
— Как—никак, вырос он не из земли, а из волос девочки — то есть, из ее головы. Цветы, растущие у нас в головах... они живут долго.
Мама Морры ничего не ответила; и молчала до тех пор, пока ее дочка не надела свою ночную рубашку и не забралась под одеяло с синими и зелеными птицами, сотканное Сейри специально для нее. Девочка лежала в кровати, прижимая к щеке хрупкий стебель своего цветка. Через некоторое время в отдалении раздался отчетливо слышный тихий, ровный голос Сейри:
— Кто вы?
Морра заснула, не успев услышать ответ, а потом взошла полная луна, залив своим светом открытое чердачное окно, и девочка проснулась, и смотрела, как та, полыхая, освобождается из объятий ивы, из почти наверняка задетых ею ветвей. Как светлячок в паутине,подумала она и вспомнила историю о женщине, чью одежду ткали пауки. Морра села на кровати, положила локти на подоконник, и увидела, что ее мама и Шмендрик стоят возле старого дерева. Ранние звездочки просыпались одна за другой глубоко—глубоко в небе, а волшебник рассказывал историю.
— Нет, когда—то они были прямые—прямые, словно устремленные в небо. Это непреложный факт — можете спросить у любой ивы, и она подтвердит. Слушайте дальше. У бога дождя была дочь, и однажды она полюбила смертного, — человека — и они сбежали вдвоем, испугавшись гнева ее отца. Дождевому богу никак не удавалось их поймать, потому что они бежали очень быстро, но и влюбленные не могли отыскать пристанища для отдыха, потому что где бы на белом свете они не спрятались, бог дождя всегда бы их нашел. Ведь его боялись все деревья на свете, и никто из них не осмеливался приютить несчастных. Никто, кроме ивы.
Сейри мягко рассмеялась:
— Ну конечно. Кто же кроме ивы.
— Ива сказала молодой паре, что она им глубоко сочувствует, и согласна их спрятать, но, конечно, пользы от ее сочувствия было немного, потому что ее ветви были очень широко расставлены. Ива старалась, старалась изо всех сил — медленно, преодолевая боль, — ох как же ей было больно, — всю ночь напролет...
Как в тот раз, когда мы с Финдросом играли в мяч, и я согнула палец не в ту сторону...
— … и в конце—концов ей удалось опустить все свои ветви вниз, до самой земли, и тогда она спрятала молодых, и бог дождя не сумел их найти. Так они оказались в безопасности.
— Бог дождя должно быть очень разозлился. Боги такие вещи не очень хорошо воспринимают. Насколько мне известно.
— Конечно же он был в ярости! Именно поэтому он велел иве оставаться в таком положении вечно, — с ветвями, поникшими до самой земли, — как предостережение всем прочим деревьям. — Морра услышала, как волшебник усмехнулся какой—то своей мысли. — И бог дождя продолжает насылать постоянные, бесконечные ливни всюду, где бы ни росли ивы. Просто он забыл, что ивам на самом деле нравится дождь — они его очень любят, по правде говоря, — поэтому он своей местью вполне доволен, его дочь с мужем — счастливы, а корни ивовых деревьев глубоко в земле всегда увлажнены и тоже счастливы...
— А у моих детей есть место для проведения чаепитий. Спасибо. — Они вошли в тень, которую отбрасывало дерево в свете луны, и Морра на некоторое время потеряла их из виду, но услышала, когда ее мама снова заговорила: — Мне нравится эта история. Я расскажу ее детям.
Шмендрик ответил что—то, чего Морра не расслышала полностью, но заканчивалась фраза так:
— … грустная история, которую они мне рассказали. Про дракона.
— Про дракона? — Тень Сейри замерла, повернувшись лицом к тени волшебника. — Какого еще дракона?
— Того, который убил их отца. Соболезную.
Под сенью ивы повисла озадаченная пауза.
— Они сказали — дракон?..
Вместе со словами из нее вырвался звук, который мог бы быть смехом, но не был им.
— Он был либо черный, с рогами и шишками по всему телу, либо цвета грозы и с серебристыми глазами. Смотря кого спрашивать. — Голос волшебника был тих, как легкий ночной ветерок в ветвях ивы. — Или все было иначе?
Сейри вздохнула.
— Моего мужа звали Джорис. Он погиб, когда вспахивал луг, и под его ногами неожиданно открылся колодец, куда он и упал. В колодце были камни, об один из них разбилась его голова. — Сейчас в ее голосе действительно слышались смешливые нотки, и Морре это было больно и неприятно. — Вот и вся его смерть, да и жизнь по большей части тоже. Неудивительно, что дети придумали для него такой отважный финал.
Нет. Нет, все было не так. Тамбыл дракон — был!Морра боролась с желанием захлопнуть окно и зажать уши ладонями. Она облокотилась об оконную раму, низко наклонив голову, обхватив себя руками и раскачиваясь взад—вперед.
Голос Шмендрика был как и прежде лишен эмоций.
— Смерть есть смерть — потеря есть потеря. Скорбь есть скорбь. Какая разница?
— Никакой, кроме как для детей — их отец очень любил рассказывать им истории, они буквально выросли на них. Финдрос был слишком мал, но Морра... Морра знает.
Я ничего не придумала!Морра с силой вжала костяшки пальцев в закрытые глаза, надеясь остановить слезы. Где—то далеко—далеко волшебник сказал:
— Вы когда—нибудь пробовали обсудить с ней, как это было на самом деле? Я редко такое рекомендую, но иногда...
— Однажды пробовала. Больше никогда.
— Да. Это мудро.
Сейри издала какой—то звук, который Морра не поняла. Взрослые разговоры, взрослые звуки.Они с волшебником вышли из тени дерева, и Сейри села в деревянное кресло, которое ее муж смастерил для нее незадолго до смерти. Морра по собственному опыту знала, что плотник из Джориса был не слишком хороший: кресло, сколько ни меняй в нем положение, было чудовищно неудобным; у него не было нормального подголовника; и после него всегда приходилось иметь дело со сразу не замеченными занозами. Морра решительно не понимала, как матери может удобно сидеться на этих жестких досках, но время от времени Сейри упрямо садилась в него, и сидела сколько могла вынести.
Сейри говорила:
— Простите, но другого кресла у нас нет.
— Не беда. Передо мной долгая дорога, а стоит мне присесть, и подняться я могу очень и очень не скоро. Спасибо вам за гостеприимство. Я этого не забуду.
Мама Морры медленно ответила:
— Тропинка, что ведет к дороге, ночью бывает изменчива и заводит людей не туда. Вы рискуете потерять ориентиры.
— У меня вообще нет ориентиров в том смысле, что вы имеете в виду, а дорога моя изменчива при любом свете. Как я уже говорил, я натолкнулся на ваших детей, когда они немного заблудились, да, — но сам я заплутал гораздо сильнее. Я был потерян и бесконечно устал, у меня закончились истории, которыми я себя развлекал, закончились все известные мне игры, с помощью которых мне удавалось уверить себя, что я действительно тот, за кого себя выдаю. Встреча с детьми... она помогла мне.
Ей хочется, чтобы он остался, я знаю, что хочется. Моя мама хочет, чтобы он остался.
— Да, вы — мастер рассказывать истории, это несомненно. — Сейри сидела в старом деревянном кресле, откинувшись на спинку и скрестив руки на груди, и смотрела на волшебника. — И если вам необходимо доказательство того, что вы волшебник, спросите детей. Финдрос взял бы это дурацкое черепашье яйцо с собой в постель, если бы я разрешила, точно так же как, — вы видели, — Морра просила цветок. Они признают вас, эти двое.
—Как фокусника, но не более. То, что я делал для их развлечения — и чтобы заставить их забыть о страхе — это по силам любому салонному артисту—недоучке. По правде говоря, я поражен, что эти маленькие глупости удались мне так хорошо. Не всегда так выходит.
В свете луны Морра видела, как ее мама легонько прикоснулась к руке Шмендрика, но тут же отдернула пальцы.
— Но они говорили, что вы знали их имена, даже не спрашивая — и мое имя тоже. Это правда?