Цинга лишает человека способности краснеть или бледнеть. Но когда Василий Сергеевич отвернулся от иллюминатора, ему показалось, что цвет лица Кириллова изменился. И хотя говорил Кириллов по-прежнему спокойно и устало, в тоне его сквозило теперь не то разочарование, не то презрение.
— Нет… — решился Сидоров. — Не надо. Я сделаю все, что смогу.
— Ну, отлично. Я очень прошу вас помочь мне. Задача неприятная. Однако долг велит выполнить ее. Капитан уже несколько дней без сознания. Придется нам все сделать самим. Команда не должна ничего знать. Надо уничтожить весь груз. Но нас двоих маловато… Есть у вас на примете надежный, твердый человек? Лучше помоложе, более или менее сохранивший силы. Груз требует очень осторожного обращения.
— Самый подходящий — мичман Плаксин.
— Хорошо. Он помогал мне при постройке аппарата для опреснения морской воды. Будем действовать, не теряя времени. Придется работать только ночью, когда все крепко спят. Зовите Плаксина, а я отправлюсь за ключами.
Государственная тайна
Мичман Плаксин был единственным человеком на бриге, сохранившим признаки румянца. Цинга, хотя бы по внешнему виду, пощадила его. Впрочем, и душевная бодрость никогда его не покидала.
Друзья говорили о Плаксине, что, даже задумав стреляться, он, наверное, забыл бы о своем намерении, если бы ему попался пистолет новой, незнакомой системы. Он разобрал бы его до последнего винтика, собрал снова и с увлечением занялся бы усовершенствованием механизма.
Трудно сказать, насколько все это соответствовало истине. Но сейчас, во всяком случае, Плаксин был поглощен усовершенствованием корабельной лампы. Беглого взгляда на лампу в кают-компании корабля «Бретань» было для лейтенанта достаточно, чтобы и у себя на бриге применить удивительную новинку — центральную трубу, увеличивающую тягу вокруг фитиля и кончающуюся коротким стеклянным цилиндром. Внутри ровным венчиком дрожало пламя горящего масла.
Не каждый бриг мог похвастать подобным освещением! Лейтенанту уже пришла мысль, что внизу, на стеклянной трубе, обязательно нужно сделать «пузырь» — как раз там, где пламя. Жаль, что изобретатель лампы француз Аргон не догадался попробовать это!
Может быть, Плаксин додумался бы до весьма серьезных усовершенствований лампы Аргона, но как раз в этот миг в каюту вошел Сидоров. Услышав, что от него требуется, мичман без размышлений согласился и злорадно потер руки.
— Наконец-то мы узнаем тайну этого дьявольского Кириллова! Интересно, что окажется в черных ящиках? Из-за чего мы, собственно, очутились здесь?
— Это и теперь для вас так важно? — многозначительным тоном спросил Сидоров.
— А как же? Неужели выбросить весь груз, так и не узнав, для чего мы везли его за тридевять земель?
Сидорову не хотелось, чтобы с Кирилловым повторился разговор, который оба считали законченным. И он, не думая, ответил:
— Если вами так овладел бес любопытства, могу доложить: в ящиках новые взрывчатые ядра. Действуйте поэтому очень осторожно…
— Ядра? — в изумлении протянул Плаксин. — Но какого же черта мы тащили их на край света?
— А вот в этом и заключается государственная тайна: они совершенно необычного устройства.
Да и как могло быть иначе? Догадка Сидорова в мгновение превратилась в уверенность. Становилось ясно, почему Кириллов так хорошо справился с конструированием аппарата для опреснения морской воды: сопровождать столь опасный груз должен человек, обладающий большими знаниями. Что другое стоило везти в такое время, когда-то в одном, то в другом углу земли вспыхивали костры войны, грозившие слиться в огромный пожар?
— Идем, — протянул Плаксин, — я согласен таскать даже морской песок, если вы говорите, что это нужно…
…У люка, ведшего в водяной трюм, где хранился секретный груз, сидел, прислонясь к борту, вахтенный матрос.
Нельзя сказать, что дисциплины на «Отважном» больше не существовало. Матросы беспрекословно исполняли любое приказание командиров. Но когда стало очевидным, что едва тлеющий огонек жизни уже не разжечь никакими учениями, никакими специальными мерами, было решено всячески сберегать силы, не делать лишних движений. Вахту в конце концов совсем отменили. Охранялся только вход в трюм, но вахтенный не стоял, а сидел или даже лежал, когда наступала ночь.
Сейчас нужно было отослать его в кубрик.
Сидоров коснулся плеча спящего, быстро положил ему руку на лоб.
— Мертв!
Лейтенант вспомнил этого матроса в ночь отправления брига — тогда его лицо точно так же вырвал из темноты луч фонаря.
Молодой красивый силач смеялся над чем- то. Теперь его остекленевшие глаза в упор уставились на трех человек, застывших над ним в горьком молчании.
Кириллов сорвал с люка печать и шагнул в темноту.
В трюме было душно, пламя свечи в фонаре у Сидорова тотчас съежилось, покраснело. В тусклом свете ряды черных ящиков как будто смотрели на вошедших сердито вытаращенными глазами больших сургучных печатей.
— Приступим, — тяжело вздохнув, сказал Кириллов. — Действуйте как можно осторожнее.
Матросским ножом он разрезал парусину обшивки на ближайшем ящике и приподнял лезвием крышку.
Сидоров осторожно просунул внутрь руку, нащупал слой соломы, раскидал его пальцами. Под рукой было что-то округлое, тоже завернутое в солому. Лейтенант окончательно убедился: взрывчатое вещество!
Конечно, если взорвется хоть одна такая штука, последует всеобщий взрыв, и от брига следа не останется. Может, это было бы не так уж плохо. Не все ли равно, когда наступит неизбежный конец? И все- таки при одной этой мысли холодок пробежал по спине. Стараясь не наклонять неведомого предмета, Сидоров вытащил его из ящика.
— В море! — глухо сказал Кириллов.
Прижимая груз к груди, лейтенант поднялся на палубу. Соломенный сверток почти беззвучно исчез в воде. Прежде чем большие ярко светящиеся круги, разбежавшиеся по поверхности океана, погасли, появился Плаксин. Затем — Кириллов.
Так, гуськом, один за другим, ходили они вверх и вниз, и была в этом однообразном движении усыпляющая ритмичность, подчиняясь которой они не чувствовали ни бега времени, ни особой усталости.
Утрой Сидоров намекнул первому помощнику капитана, что вахту у люка в водяной трюм лучше совсем снять: людям будет мерещиться мертвый вахтенный. Матросы были очень довольны этим. Им казалось, что смерть подкрадывается в темноте к одиноким. Обессиленные голодом и болезнью, они жались в кучку на жилой палубе, в кубрике. Здесь они считали себя в большей безопасности.
Семь ночей подряд Сидоров, Плаксин и Кириллов бросали груз за борт «Отважного». Они сами удивлялись, откуда у них взялось столько сил.
Бриг, освобожденный от тяжести, сидел теперь выше: вдоль бортов, образуя черную траурную кайму, сохли водоросли. Только старший помощник капитана обратил на это внимание. Он долго с удивлением смотрел за борт, низко свесив голову. Но, так и не найдя объяснения происходящему, сердито плюнул и выругался. Начиналась чертовщина, над которой лучше не задумываться.
На восьмую ночь Кириллов со своей ношей упал без сознания у самого трапа из трюма. Сидоров и Плаксин инстинктивно отскочили в сторону. Сейчас ослепительный столб пламени, конец…
Но ничего не случилось. На полу вокруг разорванного соломенного свертка растекалась лужа какой-то жидкости, поблескивали куски стекла. Мучительно знакомый запах наполнил трюм. Плаксин быстро подошел к луже, откинул носком сапога солому и, наклонившись, вонзил нож в темный предмет, валяющийся среди осколков, поднес его к носу. Мичман шумно, словно дельфин, втягивал воздух.
— Мясо! — воскликнул он. — Эта штука пахнет чистейшим мясом. Как лучшее жаркое…