И в тот же вечер маленькая Кэр, что значит «кокосовый орех», взяла слово со своей младшей сестры, что она скорее умрет, чем расскажет еще кому-нибудь тайну Су-Тэна. А эта сестра… Но каждому понятно, что она сделала с доверенным ей секретом. Таким образом, из дома в дом летела весть о грядущей катастрофе. Люди, передавая ее друг другу, не знали, откуда идет предсказание о землетрясение, и нередко выдумывали фантастические подробности. Это быстро отняло у сообщения признаки суровой достоверности неизбежного. Но все же чувство неуверенности и смятения охватило многих. Некоторые, кто послабее, пали духом: что заботиться о будущем, когда, может быть, завтра от всего острова останутся только голые разбитые скалы, кое-где торчащие над поверхностью океана?
В ресторанах и портовых кабаках пили гораздо больше, чем всегда, и очень часто дрались, сразу пуская в ход оружие…
Во дворце губернатора
Губернатор проснулся от слабого мелодичного звона. Звук был нежен и приятен, но, услышав его, губернатор мгновенно подскочил на постели. Прижав руку к сердцу, ожиревший, грузный человек сидел в душной полутьме спальни, собираясь с силами, чтобы опрометью броситься из дома, готового каждую секунду превратиться в высокий могильный холм. Дрожащей рукой губернатор, наконец, повернул выключатель. Свет ночника упал на маленький серебряный колокольчик, легкий, как венчик цветка, свешивавшийся на тонком проволочном стержне. Малейшее сотрясение пола вызывало удары стенок колокольчика о язычок. Такие «сейсмографы» губернатор в неспокойные времена видел на острове Фило и теперь приказал поставить их во всех своих комнатах.
Выпучив глаза, губернатор несколько минут смотрел на колокольчик, но тот упорно молчал. Зато раздались слабые удары о стекло окна. Черная ночная бабочка, широко раскинув бархатные крылья, пыталась вырваться из неволи. Очевидно, она и толкнула колокольчик, когда металась по комнате.
Губернатор успокоился, но знал, что уже не заснет. Он оделся и вышел в свой кабинет. Со стен, освещенных большой люстрой, на него смотрели портреты родственников и друзей. Художники по приказу губернатора всех их одели в роскошные одежды, придали их лицам одинаковую солидную упитанность, выхоленность. Казалось, все они долго и, преуспевая, жили и очень мирно кончили свои дни. Но губернатор знал, что это было далеко не так. Многие, очень многие из людей, сейчас надменно красовавшихся в позолоченных рамах, в свой последний час видели на фене утреннего бледного неба, перекладину виселицы и веревку или черные стволы ружей, по команде вдруг поднимавшихся на уровень человеческой груди.
Губернатор подошел почти вплотную к портретам деда, неудачно пытавшегося присвоить всю наличность «Южного банка», и отца, охотника и политического авантюриста, застреленного на улице при очередном перевороте в Кондерре.
Прямо против губернатора в массивной раме висел портрет прославленного истребителя горилл — «горилла-гунтера»: роскошные усы, почти достигавшие плеч, выпуклые, как у самого владельца портретной галереи, безжалостные глаза. О, с какой радостью побеседовал бы с ним губернатор о ближайшем будущем! Отец славился не только как охотник, но и как делец, разрешавший любой трудный вопрос с быстротой винтовочного выстрела. Но много лет назад пулеметная очередь сделала бесполезным прославленный «ивер-джонсон» в руках «гориллы-гунтера». И теперь губернатору оставалось вдохновляться только портретом знаменитого охотника и авантюриста. Он так долго и сосредоточенно впивался взором в знакомое с детства лицо, что закружилась голова, и нарисованные черты вдруг начали менять выражение: в них чудились то гнев, то насмешка, то одобрение, то суровый приказ.
«Стреляй! Стреляй!» — сказали тонкие злые губы «гориллы-гунтера». Губернатор перевел взгляд на деда. «Беги!» — прочел он в круглых, как будто испуганных глазах на портрете.