Механизм, извлеченный из воды, в некоторых местах покрывали густыми узорами водоросли и группы красивых голубых моллюсков. Животные погибли без воды, и казалось, сам металл испускал сейчас тяжкий трупный запах.
«Эти дураки не очистили машину вовремя», — подумал губернатор. Обойдя музей, он остановился у большой, чудесной работы вазы. С четырех сторон ее бирюзовой поверхности вздымались головы драконов, охвативших вазу всем телом.
Это был своего рода сейсмограф, сделанный лет тысячу назад и как-то попавший на остров. При малейшем толчке пасти драконов раскрывались, и из них несся унылый, терзающий сердце вой.
Губернатор на миг представил себе свой музей во время землетрясения и эту воющую вазу…
Знакомясь с Крыловым на «Магоне», губернатор сказал, что он, губернатор, человек дела. Он действительно не мог долго предаваться размышлениям, ожидать событий. Ему всегда становилось легче, когда он чем-нибудь проявлял свою деятельность или хотя бы находился в центре главных событий. Сейчас таким центром, несомненно, была сейсмическая станция. Надо было обязательно поехать туда, самому взглянуть на то, что там совершается. Если не по приборам, то по выражению лиц, по поведению Крылова, Гребнева, директора он поймет, насколько дела приблизились к концу…
Через несколько минут низкая черная автомашина почти бесшумно, как ночная птица, мчалась от губернаторского дворца в горы, к сейсмической станции «Мегра». Тревожно глядели во тьму ночи, ярко освещенные окна станции. Они как будто кричали: «Теперь не до сна! Теперь каждый миг дорог!»
«Буря наклонов»
Гребнев в институте славился способностью настраивать тончайшие измерительные приборы. Он мог часами сидеть, как будто отрешенный от всего на свете, сосредоточив внимание только на слабых подергиваниях указательной стрелки, добиваясь, чтобы она, наконец, замерла на определенной цифре. Он великолепно разбирался в причудливых рисунках, которые пишут электроны, ударяясь о светящиеся экраны осциллографов, рисунках, вызванных электрическими колебаниями и на этих экранах по-своему выражающих любой процесс — будь то прохождение тока в электрической магистрали, биение человеческого сердца или различные движения частиц, образующих моря и сушу.
На Мегре эго свойство молодого исследователя обострилось еще больше. Шутя, он говорил Крылову:
— Я превратился в сейсмограф. Мне кажется, что я сам ощущаю то, чего не могут уловить наши лучшие приборы. Если бы меня спросили: «Будет ли на Мегре землетрясение?» — я ответил бы решительно: «Да, будет!» Я чувствую его приближение каждым нервом.
Однако напряженная работа ничуть не отразилась на Гребневе.
Он загорел, выглядел очень бодрым, а его синие глаза смотрели так твердо и решительно, что директор сейсмической станции, иногда вступавший с Гребневым в спор, всегда отводил взор в сторону, словно опасаясь, что Гребнев может гипнотизировать собеседников и подчинять их своей воле.
В душный ночной час, когда автомобиль губернатора с потушенными фарами остановился у станции «Мегра», Гребнев, как обычно, «делал зарядку» перед сном: быстро просматривал целый набор различных измерителей, уточнял показания, наблюдавшиеся днем, записывал новые. Перед ним лежала истрепанная общая тетрадь, в которую он торопливо вносил цифры, указанные стрелками, выводы, сделанные в результате наблюдений за осциллографами, сейсмографами.
Тут же, резко выделяясь ярко-красной кожей с золотым тиснением, с массивными серебряными застежками, покоился великолепный том, купленный Крыловым в одной из антикварных лавчонок и предназначавшийся, как свидетельствовала витиеватая надпись на переплете, для отчета управителя владениями принца Ходонаи. Уже давно не было на свете ни принца, ни его управителя, а прекрасная бумага, которая почему-то так и осталась чистой, была по-прежнему бела и прочна.
Крылов, большой любитель всяких редкостей и древностей, приобрел книгу, сначала не зная, собственно, для чего. А потом решил превратить ее в журнал для ежедневных записей — своих и Гребнева.
— Наша работа стоит того, чтобы записывать весь ее ход в этом роскошном альбоме, — сказал Крылов, показывая книгу Гребневу. — Кроме того, я надеюсь, что наши записи в таком оформлении сохранятся надежнее. Что бы ни случилось, где бы ни валялась подобная книга, она не останется незамеченной и листы ее никто не станет вырывать для завертывания фруктов или рыбы.