Путь наш подходил к концу. Близился вечер, становилось заметно холоднее. Мы начали мерзнуть от неподвижного сидения в седлах. Тени от гор ползли по ровной поверхности долины, захватывая все большее пространство. Котловина Рангкуля осталась позади. Копыта зашуршали по сухому песку: мы вновь пересекали безводное русло Акбайтала. Ветер разошелся вовсю, он нес мелкий песок, больно секущий лицо. Ни одной птицы вокруг, даже рогатых жаворонков не видно.
Вдруг я увидел прямо перед конем быстро бегущую птицу. Сначала я принял ее за какого-то птенца, резво соскочил с коня и кинулся вдогонку, надеясь поймать. Куда там! «Птенец» тут же взлетел и, отдалившись на безопасное расстояние, вновь продолжал свой бег по щебенке. Схватив бинокль, я успел разглядеть, что это кулик. Нетрудно было догадаться, какой. Их всего три вида на Памире, и только один, монгольский зуек, вопреки всем правилам живет не на болотах, а в пустыне, нередко за десятки километров от воды.
Свое гнездо, маленькую ямку в песке или щебенке, самка зуйка располагает совершенно открыто. Серое оперение насиживающей птицы и пестрые, серовато-зеленые яйца совершенно незаметны на фоне камней или песка.
Монгольский зуек — единственная из обычных на Памире птиц, гнездо которой мне так и не удалось найти — настолько хорошо оно замаскировано. А птенцы всех возрастов попадались нередко. Родители в таких случаях очень волновались и отважно кидались на нарушителя покоя, проносясь всего в нескольких сантиметрах от лица. По этому беспокойству всегда можно было догадаться, что птенцы где-то рядом. А птенцы у монгольского зуйка забавные — пушистые комочки на длинных и крепких ножках-ходулях. Как и у всех выводковых птиц, птенчики почти сразу же после вылупления покидают гнездо и следуют за матерью. Через несколько дней они развиваются настолько, что догнать убегающего птенца бывает уже затруднительно.
Вдали забелели домики биостанции. Лошади резво шли прямо на заходящее солнце, и наши тени тянулись далеко позади по желто-бурой поверхности пустыни.
Пустыня убегала вправо и влево по долине Акбайтала, исчезала позади в провале Рангкульской котловины и красноватыми шлейфами взбиралась по пологим склонам вверх, до самых зубчатых гребней. А впереди, на громаде хребта Музкол, пустыня, преодолев крутой подъем, упиралась прямо в вечные снега. Две пустыни, каменистая и снежная, сплетались там в тесном объятии, создавая фантастические сочетания красок, пересеченные черными штрихами скал.
От долгой езды все тело ныло, как после ночевки на булыжниках. Я то и дело менял в седле позу, с вожделением поглядывая на строения биостанции, которые приближались так медленно. Бедняга Джура! Маршрут измотал и его. Когда мы, добравшись, наконец, до станции, неуклюже сползали с коней, здороваясь с Маматом и дядей Джуры Султаном, Джура вместо ответов на расспросы неожиданно заплакал. Заплакал беззвучно, одними глазенками, из которых покатились крупные прозрачные слезы… Реакция старших была для меня еще более неожиданной. Они буквально покатились со смеху. «Ай-яй-яй! Хо-хо-хо!»- хохотал Мамат. Еще бы, киргиз, не слезающий с седла всю жизнь, и вдруг заплакал от верховой езды! Да еще его, Мамата, сын!
И Джура, сразу же все поняв, с достоинством, в котором сказались многие поколения вольных всадников, взял себя в руки. Смахнув рукавом слезы, он деловито включился в процесс развьючивания лошадей и вскоре, окончательно отойдя, уже взахлеб рассказывал отцу и дяде о подробностях поездки.
А я, кое-как стащив с лошади вьюки и седло, шевелиться уже не мог — сидел у стены конюшни и только глупо улыбался. В ушах еще стоял свист ветра, на зубах скрипел песок, а в глазах мерно колыхались красновато-желтые краски пустыни…
На гребнях хребтов
В теплый рой сновидений ворвался оглушительный звон будильника. Он верещал у меня над ухом, подпрыгивая от клокотавшей в нем ярости, добрый старый будильник, способный поднять на ноги даже покойника. Поспешно прижав кнопку, я чиркнул спичкой и зажег лампу. По глинобитным стенам заметались причудливые тени, отбрасываемые пляшущим пламенем горелки. Загудел примус. В объемистой, покрытой многослойным «загаром» кастрюле забулькало нехитрое варево. Кашеобразная смесь из картофеля, лука, макарон, мяса и перца заготовлялась на несколько дней вперед. На сборы уходили минуты. Все снаряжение вместе с диспозицией готовилось с вечера.