Выслеживать гнездо краснобрюхой горихвостки по кормящему самцу — одно удовольствие. С кормом он летает часто и совершенно не таится, подпуская наблюдателя на двадцать- тридцать метров. В другое время горихвосты очень осторожны, и к ним подчас бывает невозможно подойти даже на выстрел. А сейчас не более чем за сорок минут мне удалось обнаружить гнездо и засесть рядом, метрах в семи, с фотоаппаратом. Было интересно понаблюдать, как кормят птенцов родители. Работенка для них была адова. Корм приходилось таскать с лужаек, расположенных на двести — триста метров по вертикали ниже, летая туда и обратно по двадцать — тридцать раз в час! Гнездо же эта парочка свила на абсолютной высоте 4750 метров — рекорд среди насекомоядных птиц Памира — и не только Памира, но и других гор нашей страны! (Насколько мне известно, до сих пор этот рекорд не побит: выше расположенных гнезд насекомоядных птиц никто не находил.) Склон был южный, гнездо — массивная трехслойная постройка — помещалось под камнем в уютной, закрытой от ветра ложбинке — почему бы здесь и не устроить гнездо? Вот только корм для четырех прожорливых птенцов таскать было явно далековато.
Краснобрюхая горихвостка очень своеобразная птица. Это настоящий альпиец, населяющий верхние пояса гор (выше верхней границы древесной растительности) Центральной Азии, Средней Азии и Кавказа. На гнездовье она поднимается очень высоко, на Кавказе и в Средней Азии — до самых вечных снегов. Самец, как я уже говорил, окрашен ярко, зато самочка в своем серовато-дымчатом наряде почти совсем незаметна среди камней. Когда самец ловит мошек на зеленом лугу или гоняется за соперником по желтоватым осыпям склонов, он похож на яркий цветок, издали привлекающий внимание. Сначала я полагал, что из-за такой примечательной окраски ему и песня, долженствующая привлекать внимание самки, не нужна. За многие дни наблюдений я ни разу не слышал, чтобы самец краснобрюхой горихвостки пел, да и в специальной литературе не приходилось встречать даже упоминания о его песнях. Вообще-то самцы различных горихвосток поют довольно хорошо, но, с другой стороны, птицы в высокогорье поют плохо и мало, и поэтому отсутствие песни у краснобрюхой горихвостки меня не очень удивило. Однако оказалось, что я ошибся.
Как-то в самом начале июня в поисках гнезд уларов я пробирался к боковому отрогу хребта Музкол. Здесь, на высоте 4700 метров, стояла еще ранняя весна, и цирк почти весь был завален глубоким снегом. Только холмы морен и отдельные каменные громады, рухнувшие со скальных стен Зора, чернели резкими пятнами на слепяще-белом фоне. Погода была не ахти какая, и из низких облаков, то и дело скрывавших вершину пика, летела ледяная крупа.
Я шел, проваливаясь в снег по колено, и поминутно останавливался, чтобы наладить дыхание. На одной из таких остановок, когда ветер внезапно притих, а в драное облачное окно проглянуло солнце, я услышал звучную, флейтовую песню, где три-четыре строфы сменяли одна другую с небольшими паузами. Больше всего эти великолепные звуки походили на песню черного дрозда, но какой же здесь мог быть черный дрозд! Я весь превратился в слух и лихорадочно шарил биноклем в том направлении, откуда только что долетела песня. Никого, ничего, тишина… Тучи опять накрыли цирк, полетела крупа, порывы ветра, один другого сильнее, покатились с ледяного гребня. Мне всегда становится как-то мучительно не по себе, если я слышу новый для меня голос птицы и не могу выяснить, кто его владелец. Обычно это мне удавалось, независимо от того, сколько трудов подобное выяснение требовало. Однако бывали осечки. До сих пор мне не дает покоя одна песня, услышанная в кипящем весенним шумом карельском лесу. Но тогда у моего спутника начался сильнейший сердечный приступ, и я бросил все, так и не узнав, кто это пел. А сейчас? Уходить, оставив загадку неразгаданной? Ни за что!
Стоя на одном месте, я очень быстро закоченел и решил потихоньку двигаться по направлению к черным осколкам скал, торчавшим из-под снега метрах в двухстах от меня. Песня доносилась, кажется, оттуда. Вновь в разрыве облаков заблестело солнце, вмиг превратив все вокруг в сверкающее ослепительное зеркало и заставив меня поспешно надеть темные очки. И опять, как и в прошлый раз, в короткий миг затишья послышались совсем рядом удивительные флейтовые переливы. На этот раз я был начеку и почти сразу обнаружил певца. Признаться, сначала я не поверил своим глазам: это был самец краснобрюхой горихвостки! В бинокль было отчетливо видно, как он, перепорхнув метров на пять поближе, вновь пропел свою песню. На этот раз была слышна и тихая концовка ее — сухой щебет и совсем особый звук, почти в точности воспроизводящий шорох осыпающихся камней. Такой звук был мне уже знаком: он нередко звучал в песнях горихвосток-чернушек, также обычных обитателей памирских гор, но встречающихся значительно ниже.