Ветер… Трудно даже представить себе, каким был бы Памир, не будь здесь постоянных холодных, сильных, иссушающих ветров… В долине Аличура, например, ветер большей частью стихает только к утру и возобновляется вскоре после восхода солнца. Безветренное аличурское утро поистине прекрасно. На небе ни облачка. Буйная зелень лугов долины резко контрастирует с бурыми, желтыми, синеватыми склонами гор, увенчанных белыми шапками снегов и испещренных резкими теневыми полосами. Жизнь на лугах кипит. Всюду поют, перелетают, перекликаются птицы, в траве гудят бесчисленные насекомые, в протоках и озерах плещется рыба. На солнцепеке по-настоящему тепло, можно загорать, скинув рубашки! Но вот пронесся первый порыв ветра, второй, третий, ветер все сильнее и сильнее, и вот он уже гудит, несется по долине, холодный и ровный. Все стихает. Птицы частью разлетаются по подветренным склонам, частью уходят в густую траву, прижимаясь к земле. И так до следующей безветренной паузы.
На многих болотистых лугах привлекают внимание провалы и ямы, заполненные водой. Это результат таяния погребенных льдов, залегающих под болотистой почвой. Нередко в обрывах берегов можно видеть целые слои льда. Образование их связано с мерзлотными процессами, происходящими в почвах памирских лугов. Вечная мерзлота на лугах Памира — обычное явление. Благодаря ей луга Крыши Мира выглядят как кочковатая болотистая тундра.
На озерках среди лугов много огарей. Дни они проводят здесь, кормясь на воде или в траве лугов, а на ночь улетают на большие озера или, наоборот, в горы, где ночуют в скалах.
К концу июля трава на среднем Аличуре вырастает настолько, что ее кое-где даже косят. В долине здесь и там виднеются группы кибиток — это вместе со стадами баранов и коз, отъедающихся на сочной траве, кочуют скотофермы. Начиная с середины июня, они вырастают повсюду, как грибы. Вчера еще вокруг нашего лагеря было пусто, а сегодня днем подкатило несколько грузовиков, до отказа набитых частями юрт и людьми. К вечеру все было собрано, и юрты, живописно раскинутые на берегу Аличура, уютно задымили…
Чем выше, тем суровее долина, ниже трава, холоднее и сильнее ветер, меньше насекомых, птиц, мелких зверюшек.
Наледи лежат дольше, нередко до июля, чаще идет снег. Да и лугов становится все меньше. Они скучиваются у русла реки, у ключей и протоков, а основное пространство долины занимает полупустыня.
Летом 1961 года я работал в верхней части долины, на высоте 4 с лишним тысяч метров. Я жил там в домике дорожного мастера, у самого тракта. С начала июня и до двадцатого числа, когда работа здесь была окончена, почти беспрерывно бесновался ледяной ветер, сыпала крупа и чуть ли не каждое утро, перед тем как умываться, приходилось разбивать в луже толстый слой льда.
Верхний Аличур имеет свою достопримечательность — Чатырташ. Прямо посередине ровной долины возвышается словно вырубленный из целого куска огромный останец-скала. Останец этот, по мнению многих, — типичный «бараний лоб», очевидное доказательство существования в прошлом гигантского ледника, скрывавшего долину Аличура.
Эта одиночная скала, обрывающаяся на запад тридцатиметровым обрывом и полого спускающаяся на восток, памятна мне одним происшествием, случившимся еще в первый год моей работы на Памире. Я искал там гнездо маленького сокола-пустельги. Забравшись на скалу и осторожно свешивая голову вниз, в щели и трещины по ее краю, я внимательно осматривал ниши в поисках гнезда. На шее у меня болтался новенький фотоаппарат «Зоркий-2». Внезапно что-то блеснуло перед моими глазами и, с металлическим стуком ударившись о стенку, полетело вниз. Аппарат! Случайно он оказался непривинченным и преспокойно вывалился из футляра, когда я висел на краю скалы вниз головой. Чуть не плача от досады (каково лишиться фотоаппарата в самом начале такой экспедиции!), я поспешно спустился вниз и побежал к месту падения аппарата. Но удивительное дело: аппарат без футляра, то есть совершенно ничем не защищенный, упав с двадцатиметровой высоты и хлопнувшись на каменную осыпь, остался цел! Правда, светофильтр разлетелся вдребезги, слегка погнулось металлическое кольцо объектива, а на крышке фокусной камеры появилась небольшая вмятина; фокус оказался сбитым, но мне удалось в тот же день его наладить.
Аппаратом этим я пользуюсь и по сей день.
Около Чатырташа лугов уже нет. От них осталась только узкая полоска у самых берегов Аличура. Всюду щебень, сухая глинистая почва, пустыня. Редко-редко где промелькнет рогатый жаворонок или забеспокоится, забегает вокруг юркий монгольский зуек. Зато у самой скалы заметно оживленнее. Звонко распевает пустынная каменка. Ее меланхоличная трелька «ти-лили-тюлюлю» очень гармонирует с суровыми скалами и свистом холодного ветра. В осыпи копошатся пустынные снегири. Выскочил из-под ног невесть откуда взявшийся удод, распустил свой великолепный головной убор индейского вождя и изумленно уставился на меня, покачивая головой. На Памире удоды не гнездятся — слишком холодно, но холостые одиночки встречаются иногда в скалах. А вот и гнездо пустельги. Вернее, я вижу только нишу, из которой торчит голова насиживающей самки. Вот она пронзительно заверещала, в ответ донесся такой же звук, и к гнезду метнулась стремительная тень — самец принес самке корм. Самке сейчас лучше не отлучаться от гнезда: слишком холодный ветер, и кладка может застынуть.