- Продашь моё кольцо первой торговке за границей степей, оно найдёт новую хозяйку, - Северная Ведьма выпускает из рук его высокие скулы, пальцы у неё трепещут, и Гарр заворожено смотрит, как по ним катятся мелкие капли. Щёки словно горят - это его ненужные слёзы. - Никогда не спрашивай провиденье, оно не ответит.
Гарр поднимает голову, и обмирает, попав во вьюгу глаз Северной Ведьмы. Тело набивается тяжёлой негой, он засыпает в мягком тепле. Холод степей уходит.
- Ты меня всегда находишь, - баюкает его столько раз знакомый голос.
Всегда находит. Одичавшую девочку с горных вершин, кровожадного воина в редких мехах, травницу у самой границы - всегда находит. Под глазами мелькают видения старой памяти, Гарру кажется, что сам он потерялся в круговерти жизней, и на правильном месте его держит лишь сбивчивый шёпот.
- Так юн, так юн сейчас, - тянет Северная Ведьма, когда-то её звали Улейг, - я всё искала тебя в чужих лицах, ошибалась много раз. А ты совсем мальчишка... Смешно мне и грустно, славный. Не видела тебя среди них, будто глаза не смотрели. И вот сейчас, зачем сейчас? Такой... Всегда со мной, когда ещё не ценю, всегда уходишь, когда ещё не могу отпустить. Боже не страдай хоть раз, если сможешь, не страдай.
И Гарр кивает каждому её слову, потому что не может не кивать. Эти моменты, когда они оба помнят себя, нельзя нарушать глупой явью.
Его память остынет скоро, он снова окажется Гарром. Юнцом с юными страхами и заботами, рождёнными среди бескрайних снежных просторов. Он снова будет один, не понятый, хоть и любимый странным племенем людей, что не чувствуют холод.
И будет страдать. Помнит, что будет, знает, что будет - искать душу Северной Ведьмы нельзя иначе. В студенистый сон льётся милая сердцу песня, и слышно среди гулких гласных что-то острое, лёгкое, что тяжело осядет где-то на будущем: «люблю твою душу».
***
В куцые башни бьёт холодный ветер, и несёт его на своих седых власах Северная Ведьма, мудрая и жестокая старуха. Так говорят. Давно уже не верит Стомира в сказки о Северной Ведьме. Только не она.
Небо дрожит всполохами охладевшего солнца, серовато клубятся у его краёв облака, искупанные в запахе гари. Вдохнув его слишком глубоко, Стомира морщится: палёной плотью начало тянуть в столице. Что на площадях вонь проеденных фруктов забивает, в замке не укрыть - дым откалывается от стен.
Костры полыхали близ городов и сёл с начала осени - так провожали почивших. Страшная колдовская болезнь напала на княжество, забирая сотни в объятья морозного сна. Народ прозвал её Стынь. Она приходила нежданно, тонким льдом оплетая тело несчастного - не было оберегов, способных обмануть её, не было лекарств, способных излечить. Уснувших считали мёртвыми.
За три долгих месяца, наполненных густым маревом и слезами, из уст в уста лишь байки слонялись. Мудрейшие не могли ничего сказать. Но Стомира знала, что Стынь наслана в помощь. Иначе им не пережить зиму.
Едва собрав скудный урожай, в княжестве поняли - будет голод. Скорбно кивали друг другу на молчаливое горе: всех ждали тяжёлые решения. Когда крошки достанутся не каждому... Стынь решила за них. Она не трогала мужей и старших сыновей, кузнецов и кожевников - засыпали маленькие дети, старые девы да вдовы, шуты и артисты. Их побелевшие лица, объятые огнём, болезненными тенями замирали в памяти родных. И едва уносились ввысь освобождённые души, они облегчённо забывали, что это был лишь глубокий сон. Стомира не могла забыть. Только не она.
И было бы ей сложнее всех жить с этой правдой, но, когда на погребальный костёр людей отнесли первый раз, что-то внутри у неё сорвалось, что-то живое истлело в ней вместе с ними. Сердце будто сжалось от боли да и закаменело.
Так легко ей стало с тех пор, что дико.
Смотря на бледный отблеск пламени у самого горизонта, Стомира чувствует лишь, как застарелый шрам ноет. Ноет бессилием и тревогой, горечью от своей наивности. Но указ княгини ей не изменить.
Стомира резко отворачивается от далёкого зарева и спешит в комнаты брата. Увидеть его раз, прежде чем тело предадут огню.
И в этом нет её вины, не она отправляет его умирать.
***
Двери комнаты поддаются с нерадушным скрипом, а за ними натягивается полумрак. Стомира смотрит, не решаясь войти.
На льняной простыни стеклом лежит Беривой, сияя во тьме обмёрзшей кожей, до пят серым полотном его обнимает тонкий плащ, руки мертвенно покоятся на бездвижном животе. Он олицетворяет собой княжескую честь, чему никогда бы не позволил случиться будь в уме. Мятежный наследник.