— Кузнец сказал, что дюже занятой. Заказ выполняет. У него полон горн железа накидано. Ввечеру, сказывал, прийтить может.
— Вот тебе и вся политика! — хохотнул Абызов. — Мужику недосуг!
К этому времени господа успели позавтракать во второй раз, уже вместе с домочадцами. Стол накрыли на просторной веранде, уставленной цветочными горшками. Супруга Логина — рыхлеющая блондинка с нелепыми кудряшками на висках, которые она накручивала, как решил про себя Абызов, ещё в гимназических классах, не спускала с лица светской улыбки. Дети были милы, без конца повторяли «папа» и «мама». Гостю это невольно напомнило патриархальные порядки родительского дома, в котором уже никого из родных не осталось, и который он давно продал… Старшая дочь Эраста Карповича по настоянию матери села за фортепьяно и сыграла что-то из Бетховена. «Блажен, кто верует, — думал Абызов о своём друге. — Возможно, он и прав, не желая знать, как всё это непрочно, эфемерно, что политические бури в России поутихли до поры, они лишь вызревают для более сокрушительного взрыва…»
Хозяин заметил задумчивое, а точнее сказать — отсутствующее выражение на лице гостя. Забоялся, что, оставшись с глазу на глаз, они снова заговорят о разном: каждый о своём, совершенно непонятном для собеседника. Узы старой дружбы вдруг оказались тяжкими веригами. Признавшись в этом себе, Эраст Карпович густо покраснел и бессознательно стал искать сторонний объект, которым оба могли бы заняться вполусерьёз.
— А почему бы, — предложил он гостю, — нам не прогуляться? По дороге заедем в кузницу. Если гора не идёт к Магомету… Прикажу Фёдору подать коляску.
— Воля твоя, — охотно согласился Абызов.
Вскоре они вышли из дома — оба в белых кепи от солнца, уселись на поданную к порогу коляску и поехали.
Сразу за ухоженным господским парком, в конце которого стояло каменное здание мельницы над запрудой, начиналась сельская улица. Огороженные дрекольем грязные дворы, кривобокие замшелые избы, напоминающие квочек на хозяйских задворках: возле каждой бестолковыми цыплятами сгрудились хлевчики, сараюшки, будки… Дорога петляла по улице, обегая непросыхающие лужи.
— Не растёт Боровуха! — вздохнул Эраст Карпович. Говорят, какой была чуть ли не при Петре, такой и осталась. В прошлом веке холера её выкашивала, несколько раз донимал голод. Ещё дедушка рассказывал: только станет подниматься село — один избу попросторнее срубит, другой для сына пристройку начнёт, а как сойдутся подряд два неурожайных лета — снова пустеют дворы.
— Мы когда-то вздыхали по своей наивности: ах, мужик, — как бы продолжая вслух свою мысль, отозвался Абызов, — надежда России! А оказалось — пенёк трухлявый. Ничего, кроме сорной поросли, вокруг него и не вырастает. Нам не мужик — хозяин нужен: сметливый, предприимчивый, даже изворотливый, если не бояться этого слова.
— А теперь, — не давая увести себя в сторону от начатого рассказа, продолжал Эраст Карпович, — снова Боровуха пустеет. На Юг мужик побежал: в Екатеринослав, Харьков, Таврию. Только вот Заречье держится. Выросло так, будто чёрт его за уши вытянул.
Лошадка шла бодрым шагом, майское солнце было горячим, но не знойным, с холма открывался вид на сверкающую излучину Прони, широкий плёс.
— Лет пятьдесят назад только кузнец жил за речкой, отец этого нынешнего, — продолжал свой рассказ Логин, — а после крестьянской реформы стало расти Заречье. Теперь почти сравнялось с Боровухой. Церковь свою построили. И что странно — земли там хуже, а дворы побогаче. Из ничего копейку делают. Один лыко дерёт, другой берёсту, третий из лозы всякие штуки мастерит. Мужики извозом занимаются, бабы кружева плетут. Натычет в кутуз булавок, навешает десятка два коклюшек — они у неё в руках играют, как барабанные палочки. Боровухинские туда за речку посматривают с презрением, но в душе завидуют. Может, потому и кулачные бои у них доходят, случается, до жестокости.
— О чём ты сказал? — оживился Абызов. — Какие бои?
— На кулачки дерутся. Когда это началось, сейчас никто и не знает. Обычно зимой, когда лёд на речке окрепнет, пацанва собирается на Боровухинский бугор кататься. Кто на решете дно наморозит, а некоторые специально плетут нечто вроде мелкой корзины, обливают водой, пока льдом не обрастёт. И вот на всём этом съезжают с бугра на речной лёд. Иной и на собственном заду несётся… В общей свалке и подерутся. И уж тут зареченские на одну сторону, боровухинские — на другую. За мелюзгой и старшие заведутся. Смотришь — погнали зареченских на ту сторону… до первых изб. А оттуда уже парни выбегают! Кончается обычно тем, что выходят мужики и — стенка на стенку.