— О чём ты, Шурка?! — едва не плача, спрашивал Сергей.
Но раненый горячечно шептал:
— Чёрные камни… Помнишь, которыми Тоню Зимину завалило… Это не бред, Серёга, я думаю. Солому спичкой можно зажечь: пых! — и всё. А эти камни, уголь, братка, — не сразу разгораются. Нас на костёр надо бросить, чтобы покраснели. Мы только-только становимся красными, братка. Но Донбасс если уж разгорится…
Дрожь колотила Сергея. Вначале он не чувствовал холода. А волочил брата — так вообще в поту купался. Да и погода стояла мягкая, никакого мороза, разве что не таяло. Но настылые стены ламповой дышали сыростью, она проникала под кожу.
О пленных, кажется, забыли. Угнетала неизвестность. Раненый ещё что-то бормотал в полубреду, с его губ стекала розовая слюна. Сергей чувствовал в груди, в том месте, где должно быть сердце, — кусок холодного, покрытого иголками изморози железа. Аж спину ломило!
Послышались хлопки винтовочных выстрелов, потом чаще. И — как будто открыли погрузочный люк — посыпалось, загрохотало. Бой шёл недалёко, где-то под Вторым номером. Забегали по двору казаки. Одни подъезжали, другие уезжали, слышались отрывистые команды, злой мат…
В сердцах узников затеплилась надежда. Казалось, сделаешь неосторожное движение — и этот едва различимый огонёк умрёт. Сидели молча, прислушивались к звукам боя, к происходящему во дворе, боясь шуметь.
Но постепенно выстрелы стали доноситься всё реже и стихли совсем.
А на допрос не вызывали… Сменился часовой. Этого куда-то позвали. Стонал Шурка. Сергей ещё раз перемотал все тряпки на его ранах. После перевязки он вроде успокоился.
И тут послышался шум, топот десятков копыт, во двор въехали верховые, фыркали кони, кто-то командирским голосом костерил какого-то Курёнкова (или Бурёнкова?) за нерасторопность.
— Распустили своих байбаков, ползают как вши беременные!
Говорили и другое, похлеще. Можно было понять, что бой для них закончился не лучшим образом. Казаки спешивались, охаживали коней, кто-то побежал в помещение… И тут будто ветер прошёлся над заброшенной шахтой. Всё смолкло. Припав к щели в заколоченном окошке, Сергей увидал, как мимо проехала большая свита. Послышалось звонкое, переполошенное: «Смирна-а! Ваше высокоблагородие…»
Не всё удавалось расслышать. До ламповой долетали недовольные выкрики приехавшего, который корил кого-то, кричал: «Позицию заняли… Печку затопили!» Пошумев, отдав какие-то команды, он поехал, но возле ламповой остановился.
— А тут что?
— Рядовой Сирота, ваше высокоблагородие! Стерегу пленных!.
— Каких пленных? Что за чушь?
— В сегодняшнем бою взяты. Хотели доложить, допросить…
Из ламповой нельзя было рассмотреть, кто теперь вступил в объяснения с подъехавшим начальником. Тот не стал слушать дальше.
— О чём спрашивать у них? Куда гайки крутить или сколько тут этого дерьма под землёй? Распорядитесь!..
И уехал. Вскоре пришли несколько казаков во главе с вахмистром и приказали задержанным выйти. Сергей опустился на колени, склонился над братом. Вид у него был самый растерянный: хотел что-то сказать? Проститься? Посмотреть в родное лицо? Но Шурка даже глаза не открыл, обронил голову на сторону.
— Ну, что вы тут? Живо! — В ламповую вошёл старший. Отбросил Сергея прочь, озадаченно посмотрел на умирающего. Потом носком сапога ковырнул его в подбородок, и повернул лицо в другую сторону. Зло заматерился, не зная, как теперь быть.
— Ты что же делаешь, живодёр! — закричал Серёжка.
Двое казаков сграбастали его и посадили на снег. Вахмистр ещё раз ковырнул лежащего носком сапога под плечо (перевернуть хотел, что ли?), при этом борт шинели сполз и под ним сверкнула солдатская награда.
— Гм… Да этот уже готов, мать его сто богов!
Вышел из ламповой и направился к террикону. Вслед за ним казаки повели арестованных. Подошли к старому затопленному стволу. Тут торчали остатки свай от спиленного деревянного копра. Заборчик, который был поставлен вокруг (чтобы заблудившийся пьяный или коза не свалились), кто-то успел разобрать. («Это его казак рубил шашкой на дрова», вспомнил Сергей). Обойдя заброшенный ствол, вахмистр остановился между ним и терриконом.
— Вот тут… Отойдите туда, ближе к яме.
Сергей сразу, как только они направились в эту сторону, понял, что их ведут расстреливать. Всё естество противилось этому, разум отказывался воспринимать, что всему конец. «Нельзя нам двоим помирать…» — стонал в ушах голос брата. Однако ноги послушно шли, повинуясь командам старшего казака. Так же послушно попятился он ближе к отвесной пропасти наполовину залитого водой ствола. А что будешь делать? Куда побежишь? Казаки стреляют — не мажут.