Негативные ноты не укрылись от Мариссы. Она вырвала руку из его пальцев, сверля его взглядом.
— Хочешь знать? Хочешь помочь? Хорошо! Воскреси мёртвых! А ещё лучше вернись в прошлое и не дай мне надеть этот чёртов Талисман! Вся жизнь из-за него пошла под откос! Моя жизнь сродни поганой комедии, над которой глумится Судьба! Она отняла у меня всех и всё! Мне это надоело! Мне надоело рисковать и дразнить её ещё больше! И я не позволю тебе из-за какого-то дурачества подвергать опасности моего сына!
Ремус отшатнулся. В груди тягучей волной поднималась злоба, которую он даже не пытался подавить. А слова тем временем продолжали изливаться на его голову:
— Я осталась одна! На мне трое детей! Эйприл уже неделю мучают кошмары, из-за которых она будит Ричарда и Хьюго! Я не справляюсь, мне нужен хоть кто-то! Мне нужен был Эд! Я говорила это ему! Говорила! Говорила!
Вот оно что. Ремус судорожно выдохнул. Он, молча, всматривался в пылающие яростью глаза, смотрел на это раскрасневшееся лицо и пытался удержать все те колкие и язвительные замечания, что держались у него на языке.
— Он обещал, что не оставит меня! Мы обещали друг другу! А когда он нужен был мне больше всего, он сбежал! Он просто взял и сбежал! — Продолжала кричать Марисса, размахивая руками. Она стянула с запястья обручальный браслет и швырнула его куда-то. В глубине пространства грустно зазвенело серебро. — Я ненавижу его за это! Ненавижу! Он был мне нужен!
— Он умер по собственной глупости, — не удержался Ремус. — И кроме него никто не виноват. Так ответь мне, почему это я должен всё это выслушивать? Я и без того из шкуры вон лезу, чтобы тебе помочь! Я и без того постоянно пытаюсь быть с тобой, поддерживаю и помогаю примириться с жизнью. Но ты с упёртостью, достойной самого упрямого барана, игнорируешь меня и только отчитываешь в чём-то! Я и без того стараюсь быть с вами, так скажи же, за что я должен выслушивать твои гневные выкрики?!
Вспоминая об этом, Ремус многое отдал бы, чтобы вернуться в прошлое и свернуть себе шею в этот момент. Он сам не знал, что и зачем говорит. Он сам не знал, как так вышло. Но он знал, насколько низко он поступил, сказав это. Тем не менее, какое-то извращённое удовольствие он от этого получил. Примерно такое же, как в ту ночь, когда Кларисса заставила его и Эда сражаться в сновидении.
— За что? — Белея, прошипела Марисса. — За что?! Хочешь знать, за что, Ремус?! За то, что это всё твоя вина! Твоя, да! Если бы ты меня тогда не удержал, я бы успела его спасти! Я успела бы, мне не хватило лишь мига!
— Не говори чушь! Никто не может спастись от убивающего проклятья! Или ты считаешь, что смогла бы так просто выцарапать его из лап Смерти?!
— Да, смогла бы! Могла бы, Ремус! И тогда, и потом, со свечой! Но и тут ты встал на моём пути! Ты не дал мне его вернуть! У меня была возможность! А ты…
— Да потому что это всё бред собачий! — Вскричал Ремус. Невидимый стоп-кран сорвало. За каждое слово он ненавидел себя практически до конца жизни. — Нельзя воскрешать мертвецов! И нельзя страдать по ним вечно! А в прочем, делай что хочешь! Мне надоело! Вини кого хочешь! Меня, Дамблдора, Эда, Судьбу, себя… Хоть Олливандера обвини в том, что он изготовил палочку, которая позволила Волдеморту убить твоего мужа! Мне надоело быть жилеткой для слёз и мальчиком для битья! Делай что хочешь! Хоть заройся в песок и вини всех в том, что у тебя такая судьба плохая! Я пытался! Я правда пытался тебя вытащить! Но ты не хочешь нормально жить!
— Убирайся! — Заорала Марисса. — Уходи из моего дома и не смей возвращаться! Я не хочу тебя больше видеть!
Ни говоря ни слова больше, Ремус крутанулся на месте и аппарировал в собственную квартиру. Некоторое время он ещё долго колотил кулаком стены, вымещая на них злобу. До тех пор, пока не пробил в одной из них солидных размеров дыру. Починив её взмахом палочки, Ремус устало опустился на диван и вздохнул. В голову закралась мысль, что он напрасно так вспылил. Однако этот робкий голосок разума был сметён шквалом возмущения и гнева.
Уже утром, очнувшись после яростной пробежки по какому-то лесу, лёжа на голой земле и глядя в серое небо, Ремус вспоминал с невероятным сожалением каждое своё слово. Он дорого бы заплатил, чтобы этого не говорить. И понимал, что за сказанное нет прощения. Уж слишком они перегнули палку. Так просто домой к Мариссе он зайти не мог, да и на порог она его не пустит. Письма не прочтёт. Камин зальёт. И сама вряд ли придёт. Она девушка гордая. Да и он не заслужил.
Но в то же время он сам не намеревался ползать у неё в ногах и молить о прощении. У него ещё оставалась мужская гордость, да и на сто процентов неправым он себя не считал. Так, на девяносто восемь.
Депрессия.
Так тянулись недели. Пропитанные серым и унылым одиночеством, зудящей тоской, беспокойством и сожалением. Ремус каждый раз вздрагивал, когда слышал звон колокольчика в магазине. Он со страхом и надеждой ждал, что вот-вот войдёт в магазин она, что они помирятся и сделают вид, что этого поганого диалога не было. Это-то они умели мастерски — делать вид, что чего-то не было.
Но Марисса не появлялась. Не было от неё ни единой весточки, ни одного известия. Честа так же не откликалась на зов. Ремус каждый раз нервно вздрагивал при виде летящих в его сторону ворон. Он пытался найти повод, чтобы явиться к ней в поместье, ворваться подобно какому-то смерчу и… и что дальше? Быть изгнанным поганой метлой? Вот ещё. И так унизился, ему хватило.
Заветный колокольчик зазвенел в середине декабря. Покупателей в тот день было на диво больше, чем обычно, чему Болк невероятно радовался. Однако в тот час магазин был пуст на протяжённости всего необъятного пространства. Ремус читал книгу, потягивал чай и старался особо не думать. Обычно когда он думал, то мысли получались невесёлыми. А от такого продукта мыслительной деятельности он уже порядком устал. Даже привычные размышления о природе магазина, который был гораздо больше внутри, чем снаружи, да ещё и вытворял невероятные коленца со временем, навевали какую-то неведомую прежде печаль. Скорее всего, срабатывал ассоциативный ряд.
Алекс Болк сидел в кресле и попыхивал трубкой. Тягучий дым и запах табака не расползался дальше кресла, а собирался над хозяином магазина аккуратной сизой сферой. Отвлекаясь от книги, Ремус гадал, до каких размеров может расползтись этот шар. И развеется ли он прежде, чем заполнит собою весь магазин.
С треском посреди магазина появилась Честа. Болк приподнялся в кресле, с любопытством глядя на домовиху, которая, вращая глазами, бросилась к Ремусу.
— Госпожа Марисса! Госпожа Марисса! — Сбивая дыхание, проговорила она.
— Кажется, она обозналась, — хмыкнул Болк, закусив мундштук.
— Честа, что такое? Успокойся, — нахмурился Ремус, чувствуя, как в груди ворочается колючий ком беспокойства. — Что произошло с твоей хозяйкой?
Домовиха сделала несколько глубоких вдохов. Честа была, в принципе, спокойной, когда не начинала волноваться. Если Честа волновалась, стоило прятаться куда подальше, потому как эмоциональность её могла собою снести города. Ремус поспешно усадил эльфиху на своё место и всучил ей чашку чая. Болк продолжал с любопытством наблюдать за разворачивающейся сценой.
Честа сделала глоток чая. Тоненькие ручки перестали дрожать, ровным голосом она заговорила:
— Господин Ремус, прошу прощения. Я бы не побеспокоила вас, если бы не посчитала, что ситуация вышла из-под контроля.
— Рассказывай, в чём дело, — повторил Ремус, когда домовиха сделала ещё один глоток.
— Госпоже Мариссе становится всё хуже, сэр. Второй день она сидит взаперти, никуда не выходит, ничего не ест. Она просто сидит в кресле и смотрит в окно, сэр. Дети переживают, она о них, кажется, забыла. Ещё госпожа уже четыре дня не спала. Меня это крайне беспокоит, господин Ремус. Я подумала, что вы сумеете как-то исправить ситуацию.
Голос домовихи утих. Ремус едва сдержал вырывающийся из груди стон отчаяния. Депрессия. Что может быть хуже?..
Он поднял голову на Болка. Тот задумчиво смотрел на Честу, попыхивая трубкой. Лицо хозяина лавки уже исчезло за клубами дыма.