Ремус чувствовал, что он меняется. Он видел, как трансформируется его тело. Как отрастает мех, как руки удлиняются и становятся тоньше, как вырастают и изгибаются когти. Сквозь бой крови в ушах он слышал голос Мариссы, окликающий его. Он цеплялся за этот голос, цеплялся изо всех сил. Он чувствовал, как на его дрожащие руки ложатся холодные ладони, как девушка прижимает его к себе. Он слышал, как она прокричала сквозь звон цепей: «Держись!».
Мир раскололся. Чудовищный грохот сотряс сновидение. Земля рассыпалась под Ремусом на крохотные осколки. Вместе с Мариссой он падал в пустоту навстречу темно-серым волнам.
Чёрная вода сомкнулась над ним. Тяжёлые цепи утягивали его на дно. Он барахтался, сопротивлялся, тщась вынырнуть, но лишь глубже уходил ко дну. Оглушающая боль подавила последние крохи желания жить. Выдохнув пузырьки воздуха, он позволил тяжёлым цепям унести его ниже.
Холодные руки сомкнулись на нём. Тонкие, невидимые в темноте пальцы провели по его лапам, обращая их вновь в руки. Пальцы коснулись его лица. Боль, скуля, отступила и растворилась в тёмной воде. Ремус открыл глаза. В колышущейся тьме он видел бледное улыбающееся лицо Мариссы. Цепи с тихим звоном исчезли с их рук. Пальцы переплелись. Яркий тёплый свет вспыхнул между ними. Он рос. Рос, вытесняя собою тьму и воду. Сияющей сферой он окутал друзей, заключил в свои объятья и мягко вытолкнул из сна.
***
С глубоким вздохом Ремус распахнул глаза. Пробуждение пришибло его десятитонной плитой. Застонав, он схватился за голову, которая, казалось, доверху была наполнена расплавленным свинцом. Помимо всего прочего тело само по себе ощущалось ватным и неподатливым. Кое-как поднявшись, Ремус заковылял прочь из спальни. Живот сводило судорогой голода. Странное дело, такого никогда прежде не было.
Не успел он выйти из спальни, как дверь в соседнюю комнату распахнулась. Необузданным вихрем Марисса промчалась мимо него и нырнула в детскую. Растерянно моргая, Ремус отправился следом.
— Что случилось? — Едва ворочая языком, произнёс он. Пришлось прислониться к дверному косяку, чтобы не упасть.
— Мы проспали двое суток! — Ответила Марисса. — Эта… эта мразь… Она пыталась нас усыпить! Как каких-то вшивых собак. О боги. Честа! Честа!
— Хозяйка! — Домовиха появилась около Мариссы из ниоткуда. — Честа так волновалась! Она пыталась вас с господином Ремусом разбудить! Честа испугалась!
— Плевать на это! Дети! Что с ними!
— Мадам, с детьми всё хорошо, они не засыпали так, как вы. Честа за ними ухаживал по мере сил.
Марисса склонилась над каждой кроваткой по очереди, осматривая детей. Все трое спали тихим ангельским сном. Девушка вздохнула с облегчением и выпрямилась. Ремус слабо улыбнулся ей. На большее у него не было сил — он хотел есть.
— Поздравляю с первым Снохождением, — тихо сказала Марисса, когда дверь за ней закрылась. — Идём на кухню. Я готова съесть целого бизона!
На окутанных сумерками кухне они подкрепились. Всё это время Ремусу не давала покоя одна мысль. Настораживающая, пугающая, но неуловимая. Словно он не мог чего-то вспомнить.
— Марс, — тихо сказал Ремус. — Ты сказала, что мы проспали двое суток?
— Мгм, — девушка сделала глоток чая. — А что?
В голове Люпина щёлкали невидимые счёты. И с каждым щелчком им овладевал всё больший страх. Он обернулся. В сгустившееся сумерки вливалась тягучая тьма ночи.
— Сегодня же… — Начал, было, он, но голос его сорвался.
С ужасом и болью он ощутил, как его начинает трясти. Знакомая лихорадочная тряска агонии.
Последнее, что Ремус помнил перед тем, как на него обрушилась забвение трансформации, было испуганное лицо Мариссы, резкий рывок через пространство, приглушённый вскрик и разрывающий лёгкие морозный воздух.
***
Огромный бурый волк глухо скулил, оправляясь от болезненного превращения. Я осторожно выглянула из-под куста. Мне хватило ума трансфигурироваться, когда Рем начал превращение. Почему я не аппарировала домой — неведомо. Наверное, я даже не подумала о такой возможности.
Тихо зашуршал снег. Выглянувшая из-за облака луна озарила ярким светом сияющие серебряным блеском сугробы, коснулась ласковыми лучами пушистой шкуры волка, заплясала искорками в золотистых глазах. Встряхнувшись, оборотень поднялся на лапы. Нос подёргивался, втягивая воздух. Я сжалась в комок, молясь, чтобы он не учуял следы моего человеческого облика.
Волк шевельнул ушами. Осторожно ступая по снегу, он подошёл к кусту, где я сидела. Видимо, выхода иного нет. Я выглянула из-за кустов, смело глядя оборотню в глаза. Узкие зрачки пронзали меня осмысленным взглядом. Выдохнув облачко пара, волк осторожно коснулся носом моего уха и беззлобно рыкнул. Я чувствовала, как моё маленькое лисье сердечко восторженно колотится в груди. Я тявкнула в ответ, прильнув к бурому боку. Ну здравствуй, Лунатик.
В нашем распоряжении была вся ночь. Бесконечная, полная лунного света, искрящегося снега и изумительных запахов ночь. Это была свобода. Та свобода, что ощущается только в ветре, когда пробуешь его на клык. Яркая и недоступная человеку. Я давно не ощущала себя более живой, чем в тот миг, когда мои лапки, проваливаясь под рыхлый снег, ступали по той поляне, кружа с оборотнем в причудливой игре.
Не знаю, кто побежал первым. Возможно, мы оба поняли друг друга без слов и одновременно рванули в лесную чащу. Чёрные силуэты деревьев жуткими тенями кривились на белоснежном снегу, протягивали к нам свои узловатые лапы, но мы продолжали бежать. Я с упоением ощущала этот дикий животный восторг, пьянящее чувство бега в нечестной гонке за луной. Это был восторг, это было счастье. Я с наслаждением прислушивалась к ощущениям, прислушивалась к тому, как пружинят мои лапы, когда я прыгаю, как мои уши подёргиваются, когда случайная птица вспарывает тишину хлопаньем крыльев. Я наслаждалась каждым запахом, что щекотал мой нос. И бегом, бегом, бегом!
Оборотень был сильнее и быстрее меня. Несколько раз Лунатик останавливался, дожидаясь меня. Порой по груди в снегу я бежала к нему, ожидающему меня и нетерпеливо помахивающему хвостом. Одарив меня снисходительным взглядом, он вновь бросался бежать. А я порой жалела, что не превращаюсь в белку.
Что-то человеческое в ту ночь ушло из меня. Что-то печальное, саднящее, скорбящее и тоскливое попросту растворилось в этой животной гонке, в этом зверином восторге. Я едва ли не повизгивала от восторга, сама не зная, отчего.
Когда Лунатик в очередной раз остановился, чтобы подождать меня, я замерла за небольшим сугробом, подобравшись. Я слышала, как нетерпеливо тявкнул волк, как тихо зашуршал под его лапами снег. Я чувствовала его приближение, подрагивая от ошеломляющей лёгкости. В миг, когда оборотень выглянул из-за сугроба, я прыгнула на него, приземлившись на спину. Увы, я не привыкла к таким сложным акробатическим трюкам, а потому со спины мигом скатилась в сугроб.
Был бы он человеком, он бы рассмеялся. Но вместо этого он несильно стукнул меня лапой. А я в ответ что-то прорычала, отряхнулась и вновь бросилась на него. Оборотень попятился, так что я врезалась в его грудь. Навострив уши, Лунатик попытался схватить меня за загривок, но я отскочила, обогнула его и несильно цапнула за хвост. Волк взвизгнул от недоумения, вырвал из моих зубов хвост, припал к земле и прыгнул на меня. Здоровенная лапа сбила меня, я по самый хвост оказалась в снегу. Отфыркиваясь, я вынырнула из него вовремя — волк в игривом запале попытался прижать меня к земле. Я увернулась и вновь попыталась запрыгнуть ему на спину. На сей раз мне это удалось, но Лунатик попросту стряхнул меня и прижал лапой к зеле, не давая шевельнуться. В золотистых глазах горел лукавый огонёк, словно он говорил: «так-то».
Отряхнувшись, я восторженно тявкнула. Чуткий слух уловил плеск воды. Я побежала на этот звук, но на полпути остановилась. Волк стоял, не сводя с меня взора. Я махнула ему хвостом, мол, не стой, иди за мной. Лунатик пару раз моргнул и проследовал за мной. Он шёл неторопливо, так что и я, выдерживая его темп, трусила с ним хвостом к хвосту.