В салоне, все еще неуловимо пахнувшем табаком, громко орал рок, дорожное полотно гладко лилось под колеса в непривычно ярком желтом свете фар поршика. Соло старался пока не отвлекаться надолго от дороги, но изредка все же бросал взгляд на рокера. Тот курил молча, так же безотрывно глядя на серую ленту утекающего навстречу асфальта. В темных стеклах авиаторов плавились рвано отблески огней рекламных щитов и фонарей. Отблеск, темнота, отблеск – словно бешеный пульс. Слова упали среди гремящей музыки неожиданно, внесли диссонанс.
- Что за свечи надо мною, что за лица? С моим телом больше горя не случится.
Голос Сильверхенда был глухим и безразличным, словно бы он сейчас не взялся внезапно зачитывать Ви стихи, а говорил тихо и задумчиво сам с собой, пребывая в одиночестве. Наемник выгнул вопросительно бровь, на секунду покосившись вправо.
- Все стоят, один лежу я в этом теле – жалость лжива, умираешь в самом деле.
Несущийся на скорости автомобиль внезапно влетел в область мелкого дождя, лобовое стекло покрылось моментально каплями и потеками, влага раздробила свет, ослепляя кристаллическими вспышками, делая визуальное восприятие туманным, размывая мир вокруг, словно сами глаза на миг наполнились влагой. Ви включил стеклоочистители, не понимая, почему сердце так тревожно кувыркнулось где-то в горле, а после вновь опустилось в груди, словно придавленное какой-то тяжестью. Рокербой усмехнулся, отвернулся от Ви, оставив его удивленным взглядам теперь лишь черноволосый затылок, и глядел теперь в боковое стекло на проносящиеся мимо и исчезающие в пелене мелкой мороси склады. О чем он думал? О том, как его тело, возможно в багажнике, везли по этой дороге в один конец, без обратного билета?
- Вот лежу себе в листве венков зеленой, так достойно, вечно, собственной персоной.
Появилось ощущение какой-то фатальной ирреальности. Голос Джонни на миг обрел саркастические самоуничижительные ноты, но оставался таким же тихим, еле слышным за всепоглощающими рифами очередной рок-баллады. Ви потянулся было сделать радио потише, чтобы лучше слышать слова рокера, но прохладные металлические пальцы левой руки Сильверхенда поймали за запястье, пресекли поползновение на полпути и твердо вернули ладонь соло на руль. Это рокербой проделал не глядя, так и не отводя взгляда от утекающих в прошлое складских рядов. Тачка вырвалась из области дождя и теперь неслась по мокрому асфальту, собирая на влажное лобовое весь оставшийся блеск инфраструктуры окраин – а его становилось все меньше. Здания оставались позади, по бокам дороги неумолимо вырастали кучи мусора. Все мокрые поверхности ловили и зеркалили свет фар, золотясь как-то фантастически, словно покрытые инеем. Неосознанно Ви передернул плечами от странного озноба. Было чувство, будто он принял что-то наркотическое, хотя голова его и была ясна.
- Смерть притихшая в висках заныла снова, знаю, что не нужно понимать ни слова.
Тихий хриплый уверенный голос Джонни даже среди гремящего крещендо электрогитары вбивался глухим молотом. Теперь наемника из озноба бросило в жар. Ви поерзал на сидении и размял пальцы, лежащие на руле, пытаясь в движении вернуть себе чувство реальности происходящего, сбросить ощущение гипноза, рождаемое странным сочетанием света, голоса и музыки. В салоне неотвратимо темнело. Тачка свернула на разъебанную грунтовку, уже не освещаемую фонарями. Нестерпимо хотелось, чтобы рокер заткнулся, болезненно, мазохистично и жарко хотелось, чтобы он продолжал. Это было настолько же печально и возвышенно, насколько и невыносимо удушающе. И Сильверхенд, иронично усмехнувшись, закончил, уверенно и легко вколотил последний гвоздь, вновь повернувшись к Ви и глядя тому в лицо.
- Тяжело к тебе на подступах, могила, привыкать к тому что будет, а не было.
Ви остановил Porsche у самой границы свалки, заглушил мотор – заткнулась и музыка. Наемник замер в темноте салона, словно залипший вглядываясь во мраке в еле видимые черты лица рокербоя. Снова накрыло дурацкое, уютное и жутковатое ощущение чернильного горячего вакуума, разделенного на двоих – внешний мир в эти моменты словно исчезал, заключая их в непроницаемую скорлупу. Ни света, ни звуков. Только темнота, дыхание и запахи.
Ви смутно видел, как изгибались в ироничной болезненной усмешке уголки узких губ Джонни, чуть морщился нос – не в злобе, в горькой насмешке. За стеклами авиаторов, да еще и в темноте, было не разглядеть, но наемник чувствовал, что в ответ рокер так же молча и недвижимо рассматривает его лицо.
Чувствуя, что с каждой секундой задыхается все сильнее, Ви титанически нашел в себе какие-то жалкие запасы силы, сглотнул и откашлялся, старательно отводя взгляд, потому что еще пару секунд – и он бы уже не сдержался, а позорно навязывать свои чувства конструкту мертвого рокера, считающего тебя другом, у него же на могиле, это как-то слишком даже для такого тупого еблана как Ви. И в кубе неуместным это казалось после оглашенной Сильверхендом гипнотической эпитафии.
- Кажется, где-то тут… – все еще оглушенно Ви распахнул дверцу и вывалился с водительского сидения, глотая пьяно и жадно свежий воздух. Голова медленно прояснялась, ночная прохлада забиралась под куртку.
- Все хуже, чем я думал. Охота же им было тащить мой трупак в такую даль, – в рассекающих полосах помех Сильверхенд появился на миг у тачки, по обычаю скрестив руки на груди, обозрел с отвращением окружающий ландшафт, а затем мелькнул и пропал.
Трескучий звук проявления конструкта вел Ви глубже в темные завалы металлического лома, развалин каких-то сараев и временных построек. Под ногами хлюпала грязь, воняло нефтью. Темноту с ревом распахивали желтовато-зеленоватые отсветы пламени, вырывавшегося из пары газовых факелов поодаль. Рискуя на каждом шагу сломать ногу, наемник продрался через мусор и обломки к массивной бетонной плите, плашмя вросшей во влажную почву. Кто-то, возможно местная алкота, бродяги или подростки, облюбовавшие для тусы по обычаю дикое место, установили на плите пару обломков кровли, служившие им и скамейками, и столами, судя по отблескивающим развалам бутылок из-под бухла.
Ви обозрел окружающий тоскливый и отвратительный пейзаж, споткнувшись взглядом о граффити на чудом оставшейся целой водонапорной башне. Сероватую поверхность металла разрезали четкие резкие линии художественно изображенной карты таро «Повешенный». В стиле киберпанка, конечно же. Мужчина, повешенный за одну ногу, в переплетении обвивающих его проводов, головой вниз, а позади – безэмоциональная толпа глядящих на это. В какой-то момент соло на миг уверился в том, что граффити эти, встречающиеся ему периодически на пути в разных частях Найт-Сити и окраин, действительно имеют под собой сверхъестественную природу, как бы глупо это ни звучало. Как рассказывала Мисти, «Повешенный» – карта жертвующего самоотрекающегося пророка, идущего к просветлению через неисцелимую боль и смерть. Сердце Ви, и так в последнее время кувыркающееся подозрительно часто, совершило очередной кульбит, замерло от сочувствия и сжалось.
Да, на руках рокербоя была кровь тысяч невинных людей – его попутных жертв, принесенных им на алтарь мира и борьбы против озверевшей сломавшейся системы, пожирающей породивший ее народ. Это было жестоко, необдуманно, кошмарно, кроваво. Но Четвертая корпоративная война, уносившая так же тысячи жизней, была остановлена этим взрывом, лишившим сил одну сторону конфликта. Как отнестись к этой ситуации, когда большое зло совершается в погоне за огромным добром? Что чувствовать по отношению к человеку, сопереживающему всему миру, но не считающемуся с частностями, с отдельными жизнями? Искупил ли свою вину Джонни мучительной смертью, десятилетиями, проведенными в Микоши в качестве бестелесного подопытного кролика своего наихудшего, наизлейшего врага? Можно ли простить совершенное им при условии его раскаяния? На этот вопрос, наверное, могли ответить лишь те, кому Сильверхенд причинил боль, лишив родных и любимых. Соло знал, что боль, испытываемая самим Джонни, невыразима. Когда-то, полвека назад, он был идеей, не человеком. Прекрасной и жуткой в своей безжалостности. По крайней мере, до того, как теперь собрался обменять свои идеалы и свою нескончаемую борьбу на жизнь всего лишь одного отдельно взятого наемника. В этой точке идея стала человеком. Пылающим от ненависти, сломанным, огрызающимся насилием и ядовитой иронией, пьяным и обдолбанным, сотрясающимся на дне окопа от ужаса и боли, но впервые уверенно нашедшим в своем сердце капли сочувствия и эмпатии.