Рокер говорил, Ви слушал и не мог поверить этим ебейшим откровениям. Сильверхенд, хотя бы раз на дню костерящий его тупым ебланом, стебущий ежечасно, ядовитый как цикута, снисходительный по умолчанию, говорил ему, что Ви его самый близкий человек. «Не вызываю в тебе ненависти»… Ну да, как-то так. Почти. «Вызываешь во мне любовь, если быть откровенным». Соло не понимал, какое побуждение одолевает его больше – расхохотаться или охуевающе потереть переносицу. То, что вываливал сейчас на него Джонни, было немного через край, немного слишком для его измочаленного банально влюбленного сердца. Но он должен был оставаться сильным, потому что расклеиваться тут на пару было говеной идеей. Не так часто на его плечи ложилась задача поддержать Джонни. Все остальное могло подождать, все равно спешить с этой хуйней было некуда и не к кому. Несмотря на его безответные чувства, в первую очередь Джонни был ему другом. Братом. Близнецом. Его второй ебанутой необходимой половиной.
- Ты не вызываешь во мне ненависти. Ты тоже мой самый близкий человек, Джонни, – Ви криво усмехнулся, затянувшись. – Поэтому держи свой последний второй шанс и не проеби его, будь другом.
- Я буду очень стараться, – Джонни ухмыльнулся, решительно бросил недокуренную сигарету в грязь и, вскочив, коротким движением по-военному, но все же небрежно, в своей разболтанной пластичной манере, отсалютовал, знаменуя новое начало и новое знакомство. – Джонни Сильверхенд. Непокорный рокер, который не сдался.
Ухмылка рокербоя, такая привычная и знакомая, согрела сердце Ви. Кажется, Джонни возвращался к своему нормальному состоянию, кризис миновал.
- Ви. Первый среди неудачников, – Ви привычно отзеркалил ухмылку. Что же, их новое первое знакомство состоялось. – Жаль, что мы не поговорили обо всем этом с самого начала, с первого, так сказать, захода. Было бы легче.
- Да как-то среди всего происходящего не выпадало свободной минуты для беседы по душам. Сначала ты ныл у Виктора, пока еще не знал обо мне: «У меня глюки, я боюсь», потом плакался Мисти, что не хочешь умирать. Помнишь?
О, да, Джонни вернулся, возблагодарим небеса и восплачем в великом горе, чумбы. А у Ви почему-то стоял ком в горле. Он был охуенно рад. Да что там, почти счастлив.
- Не, я помню, как ты среди ночи умолял, чтобы я покурил, и сокрушался, что не можешь меня убить.
Их объединяли обалденные общие воспоминания, хоть в семейный альбом помещай: вот Джонни бьет его лицом об окно, а вот Ви со счастливой улыбкой радостно глушит Сильверхенда блокаторами. Ах, ностальгия по старым временам, ах, эти милые родные мелочи!
Ви от души расхохотался, аж глаза заслезились, Джонни тоже ржал, склонившись и уперев ладони в колени. Поразительно, но так близки за всю историю их общения, кажется, они еще не были. И это прошивало насквозь, словно невидимые нити, неразрывно связывающие их.
- Я и не знал, как далеко все зайдет, – отсмеявшись, рокер выпрямился. Улыбка все еще незримо пряталась в уголках губ.
- Помнишь, ты говорил, что задыхаешься в моем теле? Ты до сих пор это чувствуешь? – Джонни сорвался в свои обычные прогулки влево и вправо, словно энергия не позволяла ему находится на одном месте. Ви любовался им – довольным, пластичным, снова живым, вернувшим цвет, словно удалось раздуть на время погасшее внутри него пламя.
- Нет. Не скажу, что стало лучше, просто… по-другому, – сложив руки на груди, рокер подбирал слова, расхаживая грациозно вдоль края бетонной плиты. – Иногда, когда я просыпаюсь, мне кажется, что я вернулся полностью. Что тело теперь мое насовсем. Что я свободен. Но через секунду накатывает чувство страшной утраты. Будто я потерял что-то важное. Потом я ощущаю, что ты здесь, рядом, со мной, мы в одном теле, ты никуда не исчезал, и сразу чувствую какое-то глупое облегчение.
- У меня бывают похожие сны, – то, о чем рассказывал Сильверхенд, было очень похоже на сны, мучившие Ви. Сны, в которых он понимал, что безвозвратно потерял часть себя, и это было не исправить риперу, не вылечить никакими препаратами, это было раной, которую не затянет время. И, просыпаясь, он так же привычно нашаривал внутри себя отзвуки мыслей или ощущений Джонни, и чувствовал всепоглощающее облегчение.
- Наверное, это не слишком хороший знак. Нам нужно что-то с этим делать, Ви. И поскорее.
Да… Нам, блять, нужно поскорее сделать эти сны былью, сука. Это было безумием – понимать, что время тебя убивает, но все равно упорно не желать торопиться. Это было какой-то нездоровой хуйней.
Какое-то еще время они отлично разговаривали, вспоминали старые дела, смешные ситуевины, смеялись, перебивая друг друга.
А потом, как-то так пришлось к слову, Джонни попросил Ви одолжить ему тело для похода в кино с Бестией. И Ви подбило как-то одномоментно и смертельно – ему сразу вспомнились неоформившиеся подозрения, посетившие его на «Эбунике». Можно было убеждать себя в том, что у Сильверхенда чисто деловой план, не включающий в себя ностальгию по старым отношениям, но соло в это верилось слабо. Не верилось вовсе.
Но что ему оставалось, кроме как растянуть внезапно онемевшие губы в широком радостном оскале и, как истинный чумба, до головокружения махать согласно гривой?
Разве не так поступают лучшие, самые близкие друзья – дают погонять чумбе тело для свиданки в кино?
Комментарий к And in the end guess we paid the cost Офигенная иллюстрация к главе авторства BananaLover: https://ibb.co/rbBcfYQ
====== I hunger for the hearse ======
Пока Ви обречённо приводил их тело в порядок к свиданию, его пропитывали отвращение и безысходность.
Скажи правильно: боль.
Будь честен с собой: ревность.
Добей себя искренностью для двоих: чувства, недостойные дружбы.
Ты жалок, Ви.
Ты не можешь порадоваться за лучшего друга, которому, возможно, сегодня перепадёт.
Поэтому просто заткнись и ровняй щетину на осунувшемся ебле внимательнее.
Скажи правильно: заткнись, Ви.
Скажи себе наконец-то: хватит.
Все отношения, которые были в недолгой жизни наемника, не требовали ревности. Так уж счастливо случилось, что он добивался симпатичных ему девчонок относительно легко. Ему не изменяли, он не томился от невозможности получить желаемое. Ви никогда не исходил темными ночами от зависти к более удачливому сопернику. Он не смотрел со стороны на то, как человек, необходимый ему как воздух, уходил с кем-то другим. И Ви очень забавно, самоуверенно и глупо считал себя неревнивым. Прям так Джеки и рассказывал, дескать, такой я охуенный парень, вообще ни разу не ревнивый, высокодуховный, блять. Но сейчас ситуация была гораздо хуже простецкой банальной ревности: одно дело, когда сам объект ревности тебе еще совсем чужой, совсем другое – когда это твой лучший друг, который, мало того, с тобой двадцать четыре на семь, так еще и имеет прямой доступ к твоей башке. Как заставить себя не чувствовать, когда тебя разрывает от невыносимой боли?
Ревность – пиздецки поганое чувство. Особенно, когда ты понимаешь, что не имеешь на это чувство никакого права. Особенно, когда ты прикидываешь логикой, разумом, что ревность неуместна. Не Ви ли сам говорил себе, что не желает, чтобы Сильверхенд жил для него одного? Не он ли хотел жизни рокеру для самого Джонни, для всего мира? Так что же за поганый горчащий желчный ком стоит в горле? Почему голова так не дружит с сердцем? Ведь все утверждения о чистоте главных желаний – правда.
Душ. Струи бьют нещадно. Выкрутить напор на максимум, вывернуть температуру на замораживающий холод. Так, чтобы ледяная вода вышибла шоком неуместные недостойные мысли из бритой башки прочь.
Теперь Ви примерно понимал напыщенное литературное описание, отловленное где-то в бульварном романчике, который он со скуки как-то прочел, пока ждал Джеки – «хотелось разодрать грудь и вытащить из нее пылающее сердце». Пошлость дикая, да, так соло подумал еще тогда, искренне похохатывая при прочтении. А оказалось, что автор просто выбрал голимое описание, но суть-то теперь была вполне себе понятной. Только это было не из разряда романтики, скорее напоминало фильм ужасов. Это было сродни какой-то смертельной чесотке в районе груди, между сосков, по самому центру, над диафрагмой – невыносимо чесалось, словно что-то кошмарное пыталось прорваться прямо изнутри. Почесаться снаружи организма не помогало, хотя Ви прилежно изодрал короткими ногтями кожу до красных продольных полос. Самый страх был в том, что разодрать себя хотелось изнутри, планомерно вскрыв грудную клетку – только бы получить краткое облегчение. Вскрывать себя было идеей во всех аспектах неудачной, поэтому от непроходящего удушающего зуда хотелось бессистемно яриться, ломать что-нибудь красивое, громить в хлам все, что окружало. Может быть, хорошенько самому впечататься еблом в зеркало. Безумие. Шиза.