- Блять! – голос рокербоя звучал откуда-то очень издалека. Возможно, из соседней квартиры. Не исключено, что прямиком с того света. Соло, все еще не открывая глаз, попытался вдохнуть, но чуть не захлебнулся натекшей в рот кровью. – Ви?
- Абонент, сука, не отвечает… – просипел Ви, сплюнув на пол. Видимо, голову его, чтобы наемник не задохнулся, повернул вбок Джонни, который сидел сейчас над ним на корточках. Завозившись упрямо, Ви умудрился извернуться и встать на колени, упираясь ладонями в пол. Еще один упорный рывок – зацепиться пальцами за столешницу у раковины. Подтянуться. – Оставьте, блять, сообщение… после сигнала…
Рокер ухватил соло за плечо, поддерживая и помогая утвердиться на трясущихся ногах.
- Пиздец, – Сильверхенд запустил пальцы в свои волосы, хмуро глядя на отражение Ви в зеркале.
- Красавчик, да? Мне мама всегда так говорила, – наемник ухмыльнулся, обнажив окровавленные зубы, дрожащей рукой пустил воду и наклонился вымыть лицо.
- Сомнительный у твоей матери вкус, – металлическая рука рокербоя все еще лежала на боку соло, готовая поддержать при первых же признаках слабости. – Нам нужно ускориться, Ви. Домывай-ка свою рожу, красавчик, и пиздуй в кровать.
Ебаная жара. Изматывающее палящее солнце, влажная кожа, запах пота, доканывающая головная боль. Звуки взрывов вдалеке.
Сигарета меж пальцев новенькой металлической руки – безвкусная, сухая, отвратительная. Бессмысленная. Как и все, окружающее Ви. Ложь без вкуса и запаха. Кристальная. Стеклянная. Кажется, один удар – и разобьется, да поди достань, блять!
И кривятся губы в ярости и отвращении. Он наполнен ненавистью до краев, сыт по самую глотку, по самое «не могу», он выть от бешенства готов, рвать зубами. Тупой еблан, обманутый, жалкий, использованный, выебанный цинично и со вкусом до самого нутра. И масштабы этого пиздеца его ужасают.
На хуй! Пошло все на хуй! Он, блять, в эти игры больше не играет.
Пока эти пидорасы никак не могут нажраться досыта, поделить ебаную тушу загнанного зверя, пируют на блядской свалке трупов, живые глупые наивные человечки подыхают здесь в горячей кровище, в дерьме… Сука!
Они варятся в этой густой похлебке из внутренностей сослуживцев, ставших друзьями, из бесконечной безвкусной агитации, которую не заботятся даже сдобрить специями, пропихивают в глотку как есть. Ведь они не люди – они безликие номера, выбитые на солдатских жетонах, фигурирующие в военных документах и отчетах, в блядских докладах наверх. Герои для остального закормленного ложью насмерть стада, восхищенно замирающего у ящиков. О-о-о, блять, «наши герои, сражающиеся за покой этой великой страны»! Роберт тихо и хрипло сквозь зубы взвывает, не выдерживает. Оглядывается, убеждаясь, что никто не слышал, сплевывает горечь в песок.
Ваши, блять, «герои» сходят с ума один за одним. Кто-то стреляется прямо на задании. Раз не вернулся весь отряд – один такой герой из жалости прикончил сослуживцев, а потом пустил пулю себе в голову. Кто-то уходит в сортир и по старинке пошло и избито вскрывает вены. Заходишь поссать – а там пиздец. И бесконечные мухи. Во рту, в носу. Поссал, блять. Но чаще, конечно, стреляются. Оружие тут у каждого, хули.
Ви не может больше смотреть в эти усталые лица – он видит глаза мертвецов. И каждый из них уже предчувствует свою смерть. Уже знает, сука. Им не уйти, пока безумно пыхтящая, исходящая топливом военная машина не раздавит их гусеницами, не размажет тонким слоем по раскаленному песку, не бросит на ебаный алтарь великого обогащения. Во имя блядских эдди, аминь!
Он принимает решение прямо тут, сидя на обжигающей стальной обшивке своего панцера, давясь стерильным сигаретным дымом и настоящим ослепительным сумасшествием, хватающим за глотку и не дающим дышать.
Ноет неживая рука, ноет располосованный страшными шрамами бок, ноет все нутро от густой ядовитой лжи, пеной заполняющей внутренности. Ему всего двадцать один, и он сыт этим миром и его блядской мудростью до блевоты. Ему кажется, что его наебали настолько жестоко, что он больше никогда, никому и ни во что не сможет поверить.
Он собирается валить на следующем задании. Он уверен, что напарник его поддержит. Возможно, еще кто-то из отряда. Если их возьмут патрули, то трибунал – лучшее, что их ждет. Ви насрать. Он лучше сдохнет, чем и дальше будет уговаривать себя потерпеть, когда его так цинично ебут изо дня в день, нежно рассказывая, что это необходимые процедуры.
Металлические пальцы Ви свободно летают по грифу, легко берут аккорд за аккордом. Он приятно пьян, в голове шумит. Ви меняет репертуар, потому что обычная компания слушателей уже разошлась, дело происходит за полночь. Напротив лишь две симпатичные девки, им про войну неинтересно. Им интересно про глупую любовь, так почему бы их и не порадовать?
Джонни приходит в этот бар пару раз в неделю, чтобы послушать пацана, выступающего по вечерам. Тот поет свое, играет технично, находит отличную музыкальную форму для песен, да и тексты ритмичны и неплохи. В целом, его творчество доставляет удовольствие. А после него Ви достает родную акустику и лабает свое в углу за столом – поначалу один, затем с определенной аудиторией, все растущей день ото дня. В плане формы ему далеко до музыканта, играющего тут с мелкой сцены, но жара и смысловой нагрузки хватает с избытком. Джонни поет о войне, поет о лжи, об усталости и гневе. Его слова, его простая музыка находят отклик во многих сердцах.
Надо же, и сегодня его песни отозвались в душах… Он предпочел бы, конечно, обойтись интересом девок, но таков крест музыканта, хули.
- Так значит, не уважаешь свою страну и народ, щенок? – тот мужик, что покрупнее и постарше, ставит пивную кружку на стойку и лениво поднимает задницу с табурета. Военные нашивки, форменная куртка с оборванными рукавами, кобура, знакомый излом фанатизма на обветренном лице – Шестая улица. – Ссыкло ты, вот и все! Жетончики-то, небось, таскаешь, сучара?
- Сядь, чум. Я не обнуляю инвалидов, – Ви подмигивает девчонкам, готовится, убирает гитару в кофр, подсчитывает дружков патриота-любителя пива. Четверо. Все ли настоящие ветераны? Для начинающего соло есть шансы. – А ты глухой, если не слышал, о чем я тут пол вечера надрывался. Или, возможно, проблемы у тебя не с ушами, а с башкой. Тогда ситуация тяжелее, конечно. Соболезную, херли.
В глазах старшего ломается лед, он прет вперед с грацией танка. Сильверхенд, гибкий и изящный, хотя и уже достаточно мощный, легко уклоняется от двух ударов, отхватывает по почкам справа от второго соперника. Третий наваливается, доставая в лицо. Джонни налетает на стол, отталкивается ногой, оглушая противника, пытающегося взять его сзади в захват, о стену. Падает на колени сам под тяжестью обмякающего тела. Мужики, судя по всему, настоящие ветераны, не поддельные. Похоже, он-таки отхватит сегодня пизды. И вовсе не той, которой планировал.
Помощь приходит неожиданно в лице хайрастого пацана-музыканта, до этого безразлично цедившего пиво в углу за стойкой. Тот молча, хищно и сосредоточенно охуячивает одного из противников бутылкой по голове и прицельно лупит с ноги сзади под колено второго, заставляя взвыть.
Ви коротко кивает с благодарностью и поднимается на ноги. Пацан-гитарист не ограничивается оказанной помощью, жарко и весело присоединяется к творящемуся беспределу. Их двое против троих. Четвертый, ласково опиздяченный бутылкой, славно отдыхает на заплеванном полу. Молодость по итогу побеждает.
Через полчаса они сидят рядом на бордюре под беззвездным небом Найт-Сити, из бара их закономерно выперли за драку.
Джонни запрокидывает голову, стараясь унять носовое кровотечение.
- Керри, – хайрастый пацан с филиппинским хитроватым лицом вытирает запачканную своей кровью руку о джинсы и протягивает ладонь Джонни. Тот пожимает ее, не опуская головы.