Но что бы там ни думал и ни чувствовал по поводу происходящего и грядущего Джонни, он хотя бы имел возможность это скрывать, исчезая в глубинах их общего сознания. У Ви такой возможности не было. И именно эта проблема привела его сюда, забитого блокаторами под завязку.
Запнувшись об острый камень носком кеды, соло чуть не навернулся, но удержался в последний момент. Облизнул искусанные в кровь губы, озадаченно взглянул себе под ноги и двинулся упрямо дальше.
Ви не хватало того времени, когда все было просто, как банальный револьвер без наворотов. Просто желать славы и денег было неимоверно легко – въебывай с отдачей, бери заказы, не думай о справедливости, правильности, нечистоплотности корп, не страдай над каждой, блять, историей, не думай о предпосылках, о двойном дне каждого заказа. Но теперь он был тут: без желания грести эдди горами, без желания ловить восхищенные улыбки в Посмертии. Он хотел сломать систему, позволявшую зажравшимся мудакам калечить жизни пачками. Он хотел теперь ловить одну улыбку, да пусть даже не восхищенную, хотя бы одобрительную… Но вскоре ему не светит никакой, блять, улыбки. А насчет узнавания… Да лучше б основная масса вовсе не знала его ебла. Потому что скоро корпы будут его искать. Носом рыть землю, сука.
В голове его все мешалось: концерт, вбивающиеся прямо в мозг строки из песен, Джеки, закрывающий глаза навсегда в такси Деламейна, черная бездна бешенства и боли, чистая ярость прогулки по Арасака-тауэр, заказы, киберпсихи, оглушительное голодное желание и ослепляющее возбуждение, дым сигарет в рассекающем черноту неоновом свете, двойное сердцебиение в темноте, запах никотина, пота и кожи, живое – такое живое, живое, живое! – тепло и тяжесть несуществующего тела. Невообразимая, безбрежная, без конца и края, разрывающая его на части любовь, – до крика, до стона, до невозможности ее выносить и оставаться вменяемым – слишком огромная и всепоглощающая. Какое-то безусловное желание заботиться, защищать и оберегать. Быть рядом.
Он сходил с ума – просто, грубо, обыденно, без затей, но силился осознать и принять это как-то издалека, отстраненно. Словно бы это и не имело к нему отношения.
И это было безумием, если подумать хорошенько, подумать трезво: человек, которого он любил, был давно мертв, был, блять, слепком сознания, энграммой, засевшей глубоко в его мозгу, нереальной, образом. Потрясающе живым, живее многих, горячим, ярким, желанным, лучшим на свете, единственным для наемника. Кажется, единственным сейчас и навсегда.
Все эти мысли, все давление последних недель, вся ярость, вся любовь, вся тоска, горе и боль, переполнявшие его, погребавшие под собой, вызывали идиотское желание упасть на песок, уставившись в небо, и орать. Орать без конца, срывая глотку, пока он не останется без голоса, без единого чувства, без малейшего проблеска сил.
Засмотревшись на мутный диск луны, в какой-то момент Ви снова споткнулся обо что-то, навернулся, ободрав колени о мелкие камни, но в этот раз встать уже не смог – осознал внезапно, переполненный раздирающими эмоциями до самых краев, что не может вдохнуть. Совсем. Как ни старался. Глотку сжал какой-то странный спазм, не позволяя воздуху пройти в легкие.
Выпростав из-под себя ноги, соло подался назад, усаживаясь на песок, пытаясь распрямиться и побороть странный ком в горле – сглотнуть, откашляться, набрать кислорода. И, может быть, все эти попытки и не стоили бы того, если бы Джонни… Ох, Джонни, блять! Блять!! Блять!!!
Воздух протолкнулся в глотку со странным хрипом, судорожно. Ви осознавал, как неконтролируемо кривятся его губы в странной гримасе. Что-то обжигающее заполняло его изнутри, поднималось необоримо, опаляло и крушило ребра. И он подумал, что его наконец-то настиг сердечный приступ, когда первый сухой, мучительный и оглушительный всхлип рванул горло, и наступило внезапное краткое облегчение. Темные точки перед глазами отступили, но тело начала бить неконтролируемая мелкая дрожь. И наемник все равно ни хера не понимал, что с ним происходит. Это было похоже на смерть, это было похоже на психоз.
Второй всхлип извергся уже из глубины, из самой груди, невыносимо болезненно – и Ви согнулся, пряча голову между расставленных коленей, обхватил затылок трясущимися пальцами… и совершенно шокирующе неожиданно для самого себя разрыдался в голос. Слезы хлынули настолько внезапно, что соло подавился изнемогающим стоном.
Он сидел в темноте на песке посреди ебаного ничего, освещаемый блядской луной, и рыдал как ребенок, отстраненно ощущая стыд и отвращение к самому себе, но ничего не мог поделать – рыдал неостановимо, неумолимо, размазывая рукавом футболки по лицу слезы идиотским детским жестом, свойственным любому человеку, каким бы взрослым он ни был. Умудряясь смотреть на себя в то же время словно со стороны, Ви охуевал и не верил себе.
Он не плакал, когда умер Джеки, хотя был оглушен, был раздавлен, почти уничтожен горем. Он упрямо сжал челюсти и сдержался, когда отмучилась от надрывного, вызванного химическим отравлением кашля и скончалась его мать. Он, сука, нажрался до полусмерти, съебал в темный закоулок, разбил все кулаки о грязную стену, хрипел и орал, но глаза его оставались сухими!
Когда он плакал в последний раз? Кажется, ему было пятнадцать. И это было от злости, блять! По глупости он втянулся в тупейшую заваруху, его закономерно кинули и вместо ожидаемой прибыли от дельца он остался без эдди, с разбитым в кровищу ебалом и очередной горькой наукой на будущее. И очковал к тому же пиздовать домой с такой красивой рожей, расстраивать и так заебанную многочисленными заботами мать.
Так какого хуя сейчас?!
Раз за разом содрогаясь от рыданий, наемник утирал и утирал лицо о плечо, но ничего не мог с собой поделать. Он оплакивал Джеки, он оплакивал мать, он оплакивал то, что ему только предстояло потерять: самое невыносимое, безбрежное и необходимое счастье. Давился бескрайним горем. Плюнув на все, хрипел, позволил себе все, выл, задыхаясь всхлипами. И ощущал, как невозможный отравлявший его яд безумия отступает, покидает медленно его тело, отпуская его измученный мозг.
Судороги и дрожь, сотрясавшие его тело, постепенно теряли в интенсивности, пока не сошли на нет. Глотку отпустило, дышалось легче. Последними закончились уже беззвучные слезы. Но Ви все сидел, ссутулившись, опустив ладони и голову меж коленей, тупо пялился в полумраке на песок и мелкие камни под собой, сглатывал вязкую слюну – оглушенный, опустошенный, почти звенящий от тишины и вакуума внутри. Сумасшедше терзавший его последние дни припев Chippin’ In наконец-то заткнулся. Мокрое лицо подсыхало на легком ночном ветру.
И соло принимал происходящее. Сначала по частям, потом упрямо и с усилием складывая эти куски в единое целое, собирая печальную, безвыходную картину. Им досталось то, что выкинула, видимо, спьяну или обдолбавшись вкрай судьба. История изначально была слишком сумасшедшей для того, чтобы предусматривать счастливый конец. Не в его, Ви, силах было что-то изменить. Он не имел прав на свободу воли рокера, не имел ни малейшего блядского права запихивать его в свое тело насильно, если Сильверхенд хотел, чтобы наемник и дальше жил. И Ви должен был уважать его решение, если любил и ценил его.
Качнувшись, соло поднялся на все еще трясущиеся ноги и утер лицо футболкой. Пустота и какая-то неполноценность резанули вновь, рождая внутри острое желание оказаться сейчас рядом с рокербоем. Возможно, им оставалось меньше суток на двоих. И, кажется, теперь Ви, выпотрошенный начисто, был готов попрощаться без унизительных истерик и неподобающих мыслей. Не портить последние драгоценные часы. Необходимость почувствовать присутствие Джонни, его обжигающий огонь, его энергию хотя и становилась почти неудержимой, но не рождала недавнего безумия. И наемник криво ухмыльнулся все еще подрагивающими губами, ощущая, как приятно и успокаивающе наплывает на него пробуждение и возвращение сознания рокера.