Расслабленная поза Джонни на миг изменилась, он даже набрал воздух в свои несуществующие легкие, но в итоге не разомкнул губ, точно удерживая что-то невысказанное в себе. Но связь между ними была уже так прочна и так сильна, напоминая широкополосное двухстороннее шоссе, и Ви даже не нужно было специально стараться, чтобы влезть в голову рокера, он и так не читал, а словно чувствовал его мысли, как мимолетные свои. Сильверхенд хотел спросить, нахуя ему, неучу, потребовалась гитара, но понял, какой ответ может получить: «Научиться играть потом, когда тебя не будет», и промолчал, не желая пробуждать призраки ближайшего будущего.
Все переходы, неприятные толчки и дискомфортные моменты слияния остались уже в прошлом. Теперь все происходило настолько естественно, будто их всегда было двое в этом теле – равных, не делящихся на хозяина и гостя, своего и чужака. Рокербой сделал шаг, взглянул в глаза наемника, пропал и Ви ощутил лишь охуительную законченность собственного «я», как сложился вновь идеально трудный паззл. Его руки были руками Джонни, его легкие были легкими рокера, контроль блуждал легко, перехватывался малейшей мыслью, побуждением. Но соло отступил сам, совсем отрешившись от управления, с наслаждением отдался воле рокера.
- На хуйню не размениваешься, как погляжу? – беря новенький Deluze Orphean за гриф, ухмыльнулся Сильверхенд, усаживаясь на пол, спиной к стене. Говниться и иронизировать он мог сколько угодно, но Ви прекрасно видел, как его согрело прикосновение к знакомому хорошему инструменту. Видать, выебывался чисто для порядка, чтобы не терять навык. – И нет, Ви, не будь фанатьем, еще успеешь наслушаться SAMURAI.
Гитара липла новеньким лакированным покрытием к голому животу наемника, пока рокербой привычно, сноровисто до небрежности настраивал ее, подкручивая колки, трогая струны, проверяя звук. Ви тянулся изредка и коротко, получая недолгий тактильный доступ, не перехватывая контроль, лишь ловил импульсы нервных окончаний, рожденные сознанием Джонни в его теле – это было странно, вроде необъяснимого, но безгранично приятного сна.
А потом рокер закончил с настройкой, коснулся струн уже совсем иначе, уверенно, изящно, умело, как и всегда одномоментно отдаваясь ритму, уходя в себя, и соло замер, прекратив все свои поползновения, восторженно обратившись в слух.
Пальцы с поразительной ловкостью брали аккорды, изгибались, крепко и уверенно впивались в лады, вторая рука шла отрывочным боем, рождая жесткую похрипывающую мелодию.
Сильверхенд склонился над гитарой, покачивая головой, голой ступней Ви задавая темп. В звучащей музыке ощущался надлом, была горечь, было пламя.
Периодически звук срывался, как будто мелодия раздваивалась, но наемник смутно осознавал, что это было приемом. И каждый этот срыв на неуместный, несвоевременный аккорд вбивался ужасающей задуманной неправильностью. Джонни будто играл сразу две мелодии, гитара в его руках говорила двумя голосами – один был ровным, уверенным, основательным, а второй тонко взрывался при переходах, выдирал и выворачивал душу, заставляя себя слышать.
А потом рокербой запел. Спокойным тихим хрипловатым голосом, отдающим их обычным общим металлом. Голосом Ви. С интонациями и слухом, присущими Джонни:
A change of speed, a change of style
A change of scene, with no regrets
A chance to watch, admire the distance
Still occupied, though you forget
Different colors, different shades
Over each mistakes were made
I took the blame
Directionless so plain to see
A loaded gun won’t set you free
So you say
Надлом в мелодии нарастал. Сильверхенд приник ниже к грифу, покачиваясь, словно в трансе, умолк, сосредоточившись на коротком, сложном, резанувшем тоской переборе. А потом плечи его вновь напряглись, и он изменил ритм – резче, скорее, жестче, почти зло. И от перехода этого где-то внутри соло содрогнулся от острой боли, внимая страшным, таким понятным словам, всей душой впитывая звуки. Голос рокербоя сорвался на глухой шепот, постепенно снова набирая силу, повышаясь к концу куплета почти до изломанного хриплого крика:
We’ll share a drink and step outside
An angry voice and one who cried
We’ll give you everything and more
The strain’s too much, can’t take much more
Oh, I’ve walked on water, run through fire
Can’t seem to feel it anymore
Мелодия обрушилась почти в невыносимый темп – быстрее, еще быстрее, на износ. Пальцы легко мелькали по ладам, перебирая струны невообразимо – почти не отследишь движений. Сорванный голос переплавился почти в животный стон, болезненный чувственный вой. И в какой-то момент Ви осознал, что уже не хочет слушать. Что не может не слушать. Это было убийственно мучительно. Это было обещанием. Это было прощанием. Настроение, атмосфера и смысл тоже были двойственными, как и голос, как и мелодия. Сплетались мотком ржавой колючей проволоки, били в поддых горячечной, яркой надеждой и бесконечной, безысходной тоской. Отчаявшийся смирившийся хрип из самых глубин мрака. Благодарный последний взгляд, прикованный к свету, – существующему, но уже не для тебя. Это было блядским лезвием, полосующим по живому:
It was me, waiting for me
Hoping for something more
Me, seeing me this time
Hoping for something else
Струны отчаянно дребезжали, доводя композицию почти до крайнего напряжения, но потом вновь затихли, возвращаясь к горькому покою. Голос рокербоя перешел на шепот, потом обрел мирные ноты – только похрипывание говорило о недавнем безумном надрыве, и умолк вовсе.
Заглушив струны ладонью, Джонни поднял голову и впился твердым, диким, тяжелым, полным пламенеющей силы взглядом в их общее отражение в блестящей поверхности экрана напротив.
- Ты увидишь новый рассвет, Ви. Обещаю тебе. Мы сможем.
И наемника жутко тряхнуло где-то в глубине их общего сознания. Но на этот раз вовсе не от своих переживаний. Он читал эмоции рокера почти без преград. И это было кошмарно: смесь выдираемых из самого нутра боли, самоотверженности, заботы и убийственной уверенности. Беспрекословная готовность отдать все, всего себя, до самого конца.
Ви с ужасом смотрел в свое собственное отражение напротив. И в отражение собственных мыслей и эмоций.
Утренний тусклый свет беспощадно ломился в окно, разгоняя все увереннее желанную горячую темноту их персонального вакуума на двоих. Несмело путался в разворошенной постели, оседал в складках смятой, сбитой на угол влажной простыни, подбирался к давно скомканным и сброшенным на пол одеялу и покрывалу, шарился в разбросанной у кровати одежде Ви, сгущал первые тени на Малориане в кобуре, прятался в пепельнице. Совсем недавно казалось, что ночь основательно застыла во времени, но сейчас оно разгонялось, словно наверстывая. Перло вперед неумолимо. И как бы Ви ни сопротивлялся этому побуждению, но когда Сильверхенд вновь прильнул к нему, жарко выдыхая в загривок, он все же, дрогнув и засомневавшись малодушно лишь на миг, развернул нужное меню и взглянул на часы. Звуки проснувшегося мира на этаже за дверями их квартиры, как бы волшебно и глупо ни мечталось, не лгали. Дело катило к восьми утра. Если наемник собирался быть на встрече с арасачьей пиздой сосредоточенным, бодрым и готовым ко всему, ему стоило озаботиться необходимым сном. Но, несмотря на все логические выкладки, соблазн еще раз вжаться в бесконечно родное тело, вцепиться отчаянно друг в друга, заполняя бездонную не отступающую пустоту внутри, был слишком велик. И Ви развернулся к рокербою, вновь потянув его, распаленного, взмокшего, на себя.
Джонни двигался в нем неторопливо, скупо, в изнывающем темпе. Нежно и изнемогающе. И это не было их обычной животной жесткой еблей – это было нестерпимой блаженной пыткой. И Ви недоумевал отстраненно, все еще не понимая – как? Как может быть так по-разному, но так непередаваемо охуенно? Рокер прижимался предельно близко, тело его полностью повторяло очертания тела наемника – практически сливаясь в единое целое. Они дышали в унисон – медленно, но сбивчиво. Руки Сильверхенда крепко обвивали плечи и спину Ви, он наваливался всем телом, удерживая на локтях лишь малую часть своего веса, ладони оглаживали лопатки соло, короткие ногти проскребали вдоль позвоночника. Погребал под собой, был всем миром, придавливал, почти лишал дыхания. Соло плыл в невыносимой яркой истоме, под веками разгорались разноцветные ослепительные пятна, кожа от бесконечных прикосновений была – один оголенный нерв: любая ласка прошивала как будто электрическим разрядом малой мощности. Влажный подбородок рокербоя царапал щетиной его плечо, жесткие губы невесомо касались шеи, и Ви запрокидывал голову, открывая болезненно-чувствительное искусанное за бесконечную ночь горло для слабых поцелуев, стонал протяжно, глухо и хрипло.