Хриплый голос Джонни звучал язвительно и довольно, но Ви слышал, что он изнывает от желания выдавить из себя испытанную боль – пусть через оскорбления непричастных. Сильверхенду было необходимо облегчить свое состояние хотя бы как-то, иначе его, возможно, разорвало бы на байты от ненависти.
Ви безропотно позволил Джонни и язвить по делу, и выплевывать незаслуженные, полные яда, слова. И наемник знал, что в итоге рокер от мелких оскорблений перейдет к главной своей ране.
- Я скажу тебе, почему я хочу уничтожить «Арасаку». И советую послушать, потому что я скажу это только один раз! Я видел, как корпы забирают у фермеров воду, а потом и землю. Видел, как они превращают Найт-Сити в машину, которая ломает судьбы, уничтожает надежды и выкачивает деньги, – Джонни вскочил на ноги и заметался вдоль перил, не пытаясь даже скрывать владеющую им ярость. Ви слушал и был согласен с каждым словом. Он понимал эту боль, это бессилие и желание изменить хотя бы что-нибудь в блядской прогнившей системе, – Они давно получили контроль над нашей жизнью, но теперь им нужны наши души! Ви, я объявил им войну не потому, что меня угнетает капитализм, и не потому что у меня ностальгия по старой Америке. Это война людей против системы, которая перестала нам подчиняться. Борьба с блядскими силами энтропии! И я буду бороться, чего бы мне это ни стоило. Придется убивать – буду убивать. Нужно будет твое тело – я его, сука, заберу! Да твою мать…
Какое-то время Джонни еще метался из стороны в сторону, яростно, бессильно и болезненно, казалось, чуть не воя, но, наконец, кажется, иссяк, вновь опустился на ступени рядом с Ви, и склонился устало вперед, оперевшись локтями на колени. Сзади на его истерзанном бронежилете скалился красным цветом пылающий логотип SAMURAI, потертый от времени. Голые плечи над бронником были местами в пыли и в вечных посмертных царапинах. Рокер шел помехами сильнее, чем обычно, и сине-белые всполохи идеально встраивались в полосы, рассекающие импланты Кироши.
Сердце Ви внезапно сжалось от сочувствия до состояния судороги. В кои-то веки, сам слабо это сознавая, наемник не охуевал от внешности или крутости Джонни, он не завидовал, не исходил от желания, не опасался Сильверхенда и не пытался насильно от него отмежеваться. Ви от всей души сопереживал. Ему хотелось сделать для Джонни хотя бы что-то, как-то помочь. Да узнать, в конце концов, каково ему? Разве Ви когда-нибудь, хотя бы раз, спрашивал об этом? Кажется, нет. Но при этом ждал почему-то хорошего отношения и сочувствия к своей персоне, как будто Сильверхенд был ему это должен. Но вины рокера в происходящем не было, наемник сам своровал этот биочип и сам вставил его себе в голову. Ви вспомнилось, сколько раз он за это время обращался к Джонни с вопросами, с подъебками и за советами: «Скажи, Джонни… А ты не знаешь, Джонни?.. Как ты думаешь, Джонни?..», но он ни разу не задал Сильверхенду хотя бы одного простого дружеского вопроса.
- Как тебе живется в моем теле, Джонни?
Рокербой ответил не сразу, какое-то время сидел недвижимо, как будто не ожидал вопроса и теперь раздумывал – стоит ли отвечать прямо или же лучше огрызнуться очередным сарказмом.
- Ну, все или слишком большое, или слишком маленькое. О гормонах вообще не говорю, это гребаный пиздец, – начало было не ахти, но Ви хотя бы не слышал в голосе того яда и боли, что пять минут назад. Сейчас интонации Джонни были хотя и несколько ворчливыми, но спокойными. – И еще. Вот раньше я курил по сигарете раз в пять минут – и теперь чуть ли не на стенку лезу без никотина. Короче, привыкаю понемногу, но ощущения так себе.
- Каждые пять минут я не выдержу, Джонни. Но, пожалуй, порадовать тебя немного смогу. – Ви открыл портсигар, вытащил сигарету и прикурил.
Вдвоем Ви и Джонни, колено к колену, сидели молча на ступеньках и курили, освещаемые садящимся в океан солнцем. Между ними что-то неуловимо менялось.
====== The slow chipping away of my autonomy ======
Недостойными помощи и участия Джонни считал очень многих – идиотов, инакомыслящих, неспособных на борьбу, шлюх, корпоратов, политиков и далее по списку. Ви предпочитал рассматривать каждую ситуацию в отдельности. Бывало, они срались на эту тему, но чаще Ви все-таки старался объяснить. Ему хотелось, чтобы Сильверхенд понял его, а не считал блаженным, готовым отдать последнюю рубашку ради первой встреченной мрази. Ведь зачастую жалкий, слабый человек нуждался в помощи куда больше, чем сильный и достойный. И в политику могли идти люди, которые хотели изменить мир в лучшую сторону, и, по хейвудскому опыту Ви, не каждый легавый был продажной беспринципной блядью. Люди, сука, уникальные, каждого нужно было рассматривать отдельно, а не клеить ярлык сходу.
Но уж если Джонни от кого тащился, так это он делал уверенно, словно никогда не ошибался в людях. Взять, например, Панам, трындеть о которой рокер прям не уставал: «Огонь девка, знает, чего хочет, и берет это». И подъебывать не забывал, дескать, знаю-знаю, зачем ты снова прешься в эти свои пустоши, от меня не скроешь. Только разве что пошло не подмигивал, но это было бы не стильно, не по-сильверхендовски. Ви был уверен: был бы Джонни жив – Панам бы не отвертелась.
А в пустошах было солнечно и свежо, и ветер гнал вдоль дороги редкий мусор. Пески, покрытые малочисленной, но упорной растительностью, простирались вдаль, и, если повернуться к проткнувшему небо рекламными экранами, исходящему вечными огнями Найт-Сити спиной, то можно было представить, что он и не существовал вовсе.
Ви боком сидел на водительском сидении модифицированной кочевниками под пустоши Квадры-66, открыв дверь и вытянув ноги. Курил молча, глядя на поднимающиеся вдалеке горы. От прямого солнца его прикрывала видимая только ему тень Джонни, который стоял с ним рядом, почти вплотную, положив локоть на запыленную крышу машины и постукивая пальцами по обшивке прямо над головой наемника в такт орущей из динамиков самурайской «The Ballad of Buck Ravers». Было блаженно спокойно и охуенно. Само собой, если предварительно перестрелять всех возражающих против мирного времяпрепровождения «Ржавых стилетов». Можно было не вспоминать о повторяющихся все чаще приступах, сопровождающих сбои в работе биочипа. Можно было не думать о своей возможной скорой смерти. О разобранных на мясо и импланты трупах в ванной, полной льда. О выпотрошенных телах, висящих на крюках в логове мусорщиков. О жертвах хромовых забав мальстремовцев. И можно было не думать о смерти Джонни, разделенной и прочувствованной ими на двоих. Или Ви продолжал думать обо всем этом? Сгрести все это, как наваленный за много дней на стол хлам, сбросить на пол. Оставить на потом, до худших времен. Сейчас было время Джонни.
Ви запомнил выражение лица рокербоя, когда они на полной скорости первый раз рассекали пустоши в Квадре – песок из-под покрышек, солнце отблесками в глаза, рев мотора, сухой и дикий запах свободы. Джонни, вольготно устроившийся на пассажирском сидении, кажется, был неподдельно счастлив, подставляя лицо ветру. Ви чуть руль не выпустил из своих хромированных пальцев, когда, бросив взгляд искоса, увидел на его лице, – ебать, о чудо из чудес, теперь и помереть можно, хоть и в застенках Арасаки даже, – улыбку. Не гнусную ухмылку, не язвительный оскал, не сардоническое подергивание уголков губ. Улыбку. Человеческую, чумбы. Да к тому же еще и пиздецки приятную, довольную и заразительную. В городе Сильверхенд мрачнел, скатывался в иронию и сарказм. Было видно, что ему душно в грязных закоулках, Найт-Сити словно разъедал его. Да кто бы мог подумать, что Джонни, блять, Сильверхенд – поклонник природы? Прям годилось для открытия номер шесть. Ветер в волосах, это надо же… Но ветер в волосах подходил Джонни идеально, как и любая свобода.
И теперь Ви исправно, почти ежедневно, мотался в пустоши. Джонни думал, что причиной была Панам Палмер. Пусть так и думает. Нет, дела были делами, само собой, друзья тоже были друзьями. Но тут, посреди песчано-каменистого ебаного ничего, в паре километров от лагеря семьи Альдекальдо не было ни Панам, ни друзей. Тем не менее, Ви останавливал тачку, открывал дверь, вытягивал наружу ноги, пялился за горизонт и курил. Ему, порождению никогда не смолкающих и выжигающих огнями глаза улиц Найт-Сити, поначалу было не по себе от пустошей – песок набивался во все возможные отверстия, пот проступал сквозь футболку, солнце шелушило городскую кожу, издалека тащило нефтью и котиками. Но Сильверхенду нравилось, и Ви научился находить в этом удовольствие. Как и в курении. Успокаивало и сосредотачивало. Здесь можно было отмахнуться от кровавых картин наемничьей работы и позволить себе просто не думать, изредка кратко взглядывая на спокойное лицо Джонни.