Соло все равно навязчиво преследовала призрачная картина того, как он собственноручно вышибает из ствола рокербою мозги, глядя при этом ему прямехонько в родные, поощряющие его глаза.
Их судьба – глобальные пиздецы, без размена на мелочевку.
Не можем проснуться вместе, так компенсируем – разъебем, мать ее, Арасаку!
Ви закашлялся от нового жестоко вгрызшегося в него сбоя и горького смеха одновременно, и уткнулся лицом в ладонь, проходясь пальцами по векам – сухо. Отлично. Вся глупая вода, кажется, осталась в Пустошах.
Бесконечная реклама на многочисленных блистающих экранах, высотки, рвущиеся в небо, загробный скрежет и вой чудовищных рекламных ави… Исходящий в изнеможении паром, дымом, вонью, кровью и гомоном Найт-Сити, давно поделенный, словно туша загнанной добычи, на разноразмерные куски корпами, бандами, политиками и легавыми. Вечный город шлюх, бандитов, воров, сумасшедших и мечтателей, пожирающий с невероятным безразличием всех и каждого без разбора, без предпочтений, перемалывающий вместе с костями, хрящами, плотью, надеждами и сущностями. Переживающий трагедию за трагедий, восстающий из пепла раз за разом все более сияющим и притягательным, как изощренная и жестокая ловушка.
Родившись на самых его нижних ярусах, Ви принадлежал Найт-Сити целиком и без остатка, был влюблен в изгибы его улиц-вен, в биение его сердца, гремящего заводами на окраинах, шумно изрыгающего пар из труб, звенящего музыкой из каждого торгового автомата ослепительной Площади Корпораций. Понимал все законы работы этого сложного механизма, все правила, позволяющие ему – всего лишь мелкой клетке, – выживать, расти и развиваться в этом агрессивном организме, легко атакующем собственные порождения.
И только сейчас наемник до конца осознавал всю чудовищную бесчестность и бесчеловечность этих игр, установок и правил. Переполнявшие улицы беспринципность, несправедливость и грязь, формирующиеся в блестящих шикарных корпоративных офисах центра, стекающие по основным артериям к периферическим мелким сосудам, несомые многочисленными стволами банд, оседающие на коже самых слабых и беззащитных, забивающие им бессловесные глотки, душащие насмерть одного за другим, десятками, сотнями, тысячами. Но потери были незначительны для города, незаметны на фоне остального несмолкающего шабаша изысканности, богатства и эстетики. Кто вспомнит о жертвах завтра, когда днем тебя ждет шикарная работа на износ под стимуляторами, а ночью ты догонишься синтококсом в туалетной кабинке клуба? Когда ты успеешь остановиться и задуматься? Найт-Сити не позволяет этого, вонзая шпоры в бока, вытягивая все возможное себе на пользу, пока хлопья пены не покроют твой рот. А потом ты внезапно тоже оказываешься одной из сотен повседневных жертв, перекочевывая в крематорий. Или тебя находят в ванне со льдом в логове мусорщиков. Тебе уже без разницы.
В какой-то момент, пялясь до рези в глазах на знакомые каждой линией очертания, Ви болезненно и остро возненавидел город всем сердцем, – так, как можно ненавидеть только то, что было родным. Поморщившись от изматывающей головной боли, соло взглянул исподлобья на Сильверхенда. Тот тоже смотрел на Найт-Сити, впитывая картинку, запахи и шум, но лицо его было удивительно безмятежным, – ни привычной в подобной ситуации злой наморщенности носа, ни складки между темных бровей, ни яростной боли во взгляде. Рокербой был спокоен, возможно, немного торжественен и печален.
- А я вот готов признать, что в Найт-Сити есть своя красота, – Джонни обернулся к Ви и кивнул, глядя глаза в глаза. – Ты видел ее всегда, да? Не только гнилое нутро, но и… частности, как тебе свойственно. Теперь их вижу и я.
Вдалеке, за спиной рокера на стене здания один над другим мерцали рекламные щиты Арасаки и проекта «Сохрани свою душу».
Да, Ви теперь видел и немного другие… частности.
- Ты должен принять решение, Ви, – поднявшись на ноги, Сильверхенд сделал пару шагов к наемнику и опустился перед ним, сидящим в кресле, на корточки. – Время уходит.
- Я знаю, Джонни. Я знаю, – наклонившись, Ви уткнулся лбом в лоб рокербоя, качнулся, отерся щекой о висок, путаясь щетиной в длинных волосах, вдыхая запах.
Да, нужно было что-то решать.
Но ему необходима была всего лишь еще пара минут. Последних, сука! Всего две минуты на прощание – неужели это так много? Всего две минуты для того, чтобы надышаться навсегда. Чтобы запомнить аромат, вкус, тепло под ладонями. Ну почему, блять, всегда так мало?!
«Никогда» выворачивало его наизнанку. Сокрушало. Уничтожало. А обломки сковывались, словно якорными цепями, обещаниями.
Хотелось выть, срывая голос. Но соло держал себя в руках, молчал, лишь дышал сипло и тяжело, изнемогающе, максимально глубоко вбирая в себя воздух, заполненный родными запахами.
В горло заливался полумрак, разрывающее тьму неоновое сияние впивалось под веки.
Ви задыхался от горя, от нежности, от острого осознания возможности скорого конца.
В ближайшие часы кого-то из них ждала смерть. Может быть, обоих. И страшна была отнюдь не своя погибель. Куда кошмарнее эгоистично казалось остаться выжившим.
С силой обхватив плечи Джонни, Ви, дрожа, прижал его к себе, крепко, словно самое дорогое, что было в его жизни. Впрочем, именно так дело и обстояло. Вплел пальцы в мягкие длинные волосы, наощупь нашел ртом рот рокера, оцарапываясь о щетину, но не поцеловал. Замер, чутко ловя дыхание.
Затопило ранящее ощущение дежавю, и наемник вспомнил, как когда-то, сто лет назад, в первый раз восторженно коснулся этих сухих обветренных губ в заброшенном отеле в Пасифике, и чуть не умер, блять, от выворачивающего наизнанку счастья. И счастье это не утихало, не тускнело, никуда не уходило. Росло, ширилось, становилось лишь ярче, полнее. И, казалось, что никаких пределов ему не было.
- Я не хочу, чтобы кто-то отдавал свою жизнь за нас, Джонни. Ни Бестия, ни Альдекальдо, – выдохнул Ви тихо в родной рот, пальцами перебирая темные пряди, лаская невесомыми движениями кожу головы. Он наконец-то нащупал причину того, почему так буксовал не в силах решиться – не мог обречь на смерть кого-то ради своего спасения. Не мог привлечь к этой ебанутой истории невиновных, готовых пострадать или обнулиться за них. Альдекальдо пойдут за соло, считая его семьей, конечно же. Бестия пойдет за Джонни, старым чумбой, чувствуя себя обязанной ему за предательство полувековой давности. Кто из них не вернется, оставшись тяжелым грузом, незаживающей раной, вечной виной? – Микоши – наше дело. Не их. Это было бы бесчестно и жестоко.
Качнувшись вперед, рокер усмехнулся почти неприметно, коснулся его губ мягко, буквально мазнул, отерся, словно пробуя в первый раз, но потом все же выдохнул рвано и прижался плотнее, медленно проникая языком глубже, втягивая Ви в неторопливый чувственный изводящий поцелуй. Обнял обеими руками за поясницу, оглаживая ладонями спину, сжимая пальцами кожу под футболкой.
Почти слившись в одно целое, они делили дыхание, запахи и тепло на двоих. Терялись в прикосновениях, ласке и неге. Терялись без остатка друг в друге.
И тягучий этот изнемогающий экстаз все длился и длился, обжигал каждое нервное окончание, бросал дрожь по телу. Наемник ощущал, как сердце его бьется, заходясь на износ, почти выскакивает из груди. Глотку перехватывало и кололо, словно в горло ему сыпанули острейших лезвий или игл. Но он был парадоксально счастлив до невыносимой боли. В последний раз. Так, как больше никогда в жизни, сколько бы ее там ни оставалось. И испытывал невозможное горе – не пережить, не впитать, не отвернуться.
- Да, – выдохнул в его губы наконец Сильверхенд глубоко и тяжело, прервавшись, но не отстраняясь. Улыбнулся внезапно и ослепительно, кривовато и жарко, азартно и открыто, глядя в лицо наемника своими раскосыми глазами. И в них пылали потрясающие огонь, страсть и решительность. Жизнь и энергия. – Ты прав. Это наше дело. Мы можем пойти вдвоем. Это будет самоубийственный и легендарный поход. Ты, я и Арасака-Тауэр. Звучит, конечно, как припевы в песнях Керри, но будет феерически заебись, это я тебе обещаю. Войдем к этим ублюдкам с главного входа и пробьемся на нижние этажи. Микоши глубоко под землей. Нам нужно только найти нужный лифт. Если фарфоровая сука не спиздела.