— Тоже четное число, заметьте. Я, кончено, не хочу быть мрачным пророком…
— …Но, по всей видимости, смертей будет две, — закончил за нее Бэт. — Что ничуть не мрачно, а напротив, весьма воодушевляет. Конец апреля и начало мая, кстати, самое урожайное на суициды время. Во всяком случае, так утверждают старожилы форума 'Nevermore'.
За столом, точнее, за ковром: столик в нашей комнатухе крохотный, поэтому все устроились на полу, по-восточному уперев под локти подушки, — выпив шампанского, Таисия отошла от темы смерти, расслабилась и повеселела.
Зато пришла очередь напрячься и посуроветь — мне.
Мало чего я так не люблю и опасаюсь, как захмелевшую Таис. Это пошло еще с детства. Ее отец (соответственно, мой прадед) был классическим запойным алкоголиком, злобным и буйным, пившим без малого шестьдесят лет. И я с рождения боялась, что она пойдет тем же путем. К тому же, выпив грамм двести вина, не говоря уже о чем-то большем, Таисия становилась безудержно болтливой и склонной к дурацким розыгрышам и авантюрам.
Никогда не забуду, как в мои восемь лет мы отдыхали у моря, в Тамани, и в отместку, что ребенок закатил ей истерику по поводу пьянки (угостила домашним вином хозяйка, у которой мы снимали комнату), она отправилась гулять в одиночестве, нетвердыми шагами, вдоль крутого обрыва над морем. Вернувшись через час, сообщила странным голосом без интонаций: 'Пьяная мама упала с утеса. Ты очень ее расстроила, и от слез она оступилась. Я — не мама, я ее астральное тело'. Я перепугалась не по-детски и кинулась ее ощупывать обеими руками…
Повзрослев и поумнев, я перестала опасаться, что она повторит судьбу своего отца: женщины спиваются за год-два, а ей вон уже сколько. Но меня по-прежнему трясло и колбасило, стоило ей поднести ко рту рюмку с водкой или вином. Поскольку спущенный с цепи язык моей неуемной ближайшей родственницы обычно избирал объектом мою скромную особу. Мой характер, моя внешность, мои пороки и мои таланты были доминирующими темами 'под мухой'.
То, чего я боялась больше всего, случилось и в этот раз. После первого же бокала за 'здоровье, главным образом душевное, именинницы' последовал оживленный рассказ об этой самой имениннице, сильно смахивавший на пиар. Желая, видимо, набить мне цену в глазах Бэта, Таис принялась крупными вдохновенными мазками живописать портрет роковой женщины:
— Вы, наверное, думаете, глядя на нее, что это тихий простодушный ребенок, наивное эфемерное создание? Как бы не так! К своим восемнадцати годам она сумела уже поломать несколько судеб. Один ее бывший бой-френд отсидел два года за воровство, поскольку моя девица соглашалась бросить курить — он трепетно относился к ее здоровью и умолял отказаться от сигарет — только если он подарит ей набор живых бабочек. У мальчика не было денег, и бедняга пошел на преступление. А она забыла его уже через месяц — всего лишь одну посылочку и пару писем передала в 'Кресты'! Через месяц уже закрутила с другим. Этот другой с горя ушел в скинхэды, когда она отвергла его предложение руки и сердца. Третий — тихо и горько спивается, брошенный и забытый, забрасывая ее жалобными письмами по электронной почте, со все большим количеством грамматических ошибок…
Слушая этот пламенный спич, Ганеша подвывал в кулак от смеха. Правда, он был внутренне готов к подобному, поскольку присутствовал на двух моих предыдущих днях рождения. (Но, как он признался мне пару дней спустя, прежние заздравные тосты меркли в сравнении с этим.)
Даксан, бедняга, забыл про еду, уставившись на оратора с ужасом и изумлением: видимо, его нелюбимые родители вели себя на семейных торжествах как-то иначе.
Спокойнее всех реагировал на внештатную ситуацию Бэт. Он слушал весь этот клинический бред с интересом и оживлением, вставлял остроумные реплики, задавал уточняющие вопросы.
Хлопнув еще пару рюмок сухого, неуправляемая и закусившая удила Таисия принялась яростно с ним пикироваться: он, видите ли, недостаточно благоговейно отнесся к нарисованному ею портрету любимой именинницы. Она периодически грозила швырнуть в него то вилкой, то пустой бутылкой, отчего Бэт пришел в полный восторг.
Я сгорала со стыда, проклиная свою недальновидность (знала же прекрасно, что так будет, знала!..) и свою простодушную уверенность, что это неплохой бартер: час с Таисией за одним столом в обмен на обе комнаты, отданные на полное растерзание до утра.
Когда раскрасневшаяся Таисия притормозила, чтобы отправить в себя еще бокал и перекусить, я яростно зашептала ей в ухо:
— Час! Ты обещала пробыть только час! Посмотри на часы!!!
— Увы, меня изгоняют из вашего теплого общества! — возопила она, обращаясь ко всем, но глядя на Бэта.
— Как можно?! — мгновенно вскинулся он — сама галантность, само негодование — по отношению ко мне, неблагодарной дочери и хамке. — Мы вас не отпустим! Без вас застольная беседа потеряет свой градус, свой интеллектуальный накал и шарм!
— Иронизируете? — прищурилась она. — Впрочем, я действительно обещала уйти через час. Слово нужно держать. Единственно, что мне хотелось бы взглянуть перед уходом на вашу ладошку. Сдается мне, запечатленные на ней иероглифы весьма интересны.
Бэт с радостной готовностью выскочил из-за стола и удалился с ней на кухню. Вернулся он минут через двадцать, довольный и искрящийся — видимо, доморощенный хиромант сумел изрядно ему польстить, погладить по шерстке, отыскав в переплетении линий приметы незаурядной личности и не менее незаурядной судьбы.
Когда за неугомонной и невыносимой Таисией захлопнулась наконец дверь, я вздохнула с нескрываемым облегчением, на что Бэт заметил, что я сама не понимаю, насколько мне повезло родиться у столь креативной и неординарной женщины.
Оставшаяся часть праздника прошла менее безумно, но вполне весело. Какое-то время, правда, я продолжала вибрировать и каждые полчаса выбегала покурить — то с Ганешей, то с Бэтом. Мне казалось, что первый вот-вот начистит напомаженную морду второму — а для клинически ненормальной черепной коробки это могло иметь роковые последствия. Но обошлось: было шумно, дымно, но морды никто никому не бил. Несколько раз, правда, захмелевший Бэт пытался на повышенных тонах объяснить Ганеше, что 'жизнелюбы — это существа, которые находятся посередине между человеком и розовощекой свиньей', и что 'разговаривать с тем, кто ни разу не смотрел в глаза смерти, так же скучно, как учить кота пользоваться туалетной бумагой'. Но Ганеша, будучи старше и мудрее, беззлобно парировал его выпады или просто заглушал их, наяривая на мандолине частушки и романсы собственного сочинения. А когда я, вытащив его на кухню, принялась извиняться за своего экзотического гостя, добродушно расхохотался:
— Брось! Он мне жутко понравился! Жутко!.. Ты только представь, какая это отвага, какой вызов — ходить в таком виде, с такой намакияженой мордой по улицам! А он делает это каждый день. И язык у мальчика подвешен не слабо. Он красиво живет и умрет, я думаю, так, как намеревается: 'готично' и эстетично!..
Крыша у меня мерно жужжала и потрескивала от перенапряжения нервов и ощущения почти-счастья. Вот только мой бородатый друг устроил потоп в туалете, повернув краник, который не стоило поворачивать. К счастью, я узнала об этом вовремя — когда Бэт томным голосом попросил довести его в определенное место. Зайдя в предбанник перед туалетом и очутившись по щиколотку в холодной воде, первым рефлекторным движением я зажала Бэту рот, чтобы он не перебудил своим воплем соседей.
Следующие два часа осознавший свою вину Ганеша собирал тряпкой воду, и соседи, к счастью, не прознали об этом бедствии.
Около семи утра усталый и грязно-мокрый музыкант уполз домой, трогательно прижимая к щеке не менее усталую мандолину. Мы с Бэтом вышли покурить на лестницу и в дверях уперлись в поджидавших нас двух разъяренных соседок. Минут двадцать на повышенных децибелах нам разъясняли, что это коммунальная квартира, а не дискотека и не публичный дом, чтобы устраивать здесь безобразную оргию. Бэт, не выносящий, когда на него повышают голос, принялся хамить в ответ. Свою язвительную речь он окончил громким аккордом: с треском захлопнул дверь в квартиру прямо перед носами ошеломленных не выспавшихся теток.