'А ты лапочка, Морена. Спасибо тебе…'
'Морена, не пиши мне больше, пожалуйста. Направь свою доброту и энергию на тех, кому еще можно помочь…'
'Оказывается, в нашем сообществе выискалась еще одна спасительница — святая дева Мурена!..'
Мои пальцы задвигались по клавиатуре. Вслепую — им не нужно знать расположение букв, чтобы печатать.
MORENA (to ALIVE): Кто я? Что это за место? Кто ты?..
ALIVE (to MORENA): Вернись, вернись, вернись!!!………………..
Да, какой-то нелогичный диалог выходит.
Я обернулась назад, к неподвижному телу. Мне показалось, или и вправду тень легла на его лицо? Словно он хмурится или даже взбешен. Или — ревнует?..
'Не надо!' Я вернулась на свое место рядом с ним. Склонила голову на жесткое плечо……
* * * * * * *
Память возвращалась ко мне — толчками, всплесками, резкими и болезненными. Я уже не сомневалась в своем и его имени. Обрывки реальных жизненных ситуаций, перемешиваясь с бредовыми видениями, медленно текли в сознании.
Лицо Бэта прямо напротив меня. Его глаза опущены, на губах сомнамбулическая улыбка. Два высоких бокала с пивом. Рядом — упаковка таблеток, крупных, белых. Он ласково касается их длинными пальцами…
Я имею прямое отношение к этим таблеткам. Я купила эту проклятую отраву или раздобыла иным способом и принесла ему?..
Господи, неужели я убила тебя?!.. Ты мертв по моей вине, от моих рук? Я убийца? Убийца самого дорогого для меня человека. Это немыслимо, невозможно…
В ужасе и тоске я раскачиваюсь на краешке дивана, ощущая спиной молчаливый ледяной укор и натыкаясь при каждом выбросе назад на его острое бедро. Я пытаюсь вывернуть наизнанку память, но она сопротивляется и, словно в насмешку, подсовывает сюрреалистически-жуткие образы: конечности с обрубками вместо пальцев, орущие безъязыкие рты, плачущие обезьяны со срезанными черепами, в которых пульсирует ало-блестящее и лиловое…
— Я не могла, не могла, не могла… — Я трясу его за плечи, раскачиваю неподатливое, влитое в диван тело. — Очнись, очнись — я не могла убить тебя! Тебя — свою жизнь, свою суть, своего Бога…
По его лицу пробегают тени, придавая ему то скорбное, то угрожающее выражение.
Обессилев, разжимаю сведенные судорогой ладони.
— Я поняла. Это мой ад. За то, что взяла такой грех на душу. Мой личный камерный ад — узкая комната, ты, монитор…
* * * * * * *
Кажется, я стираюсь, как карандашная запись под ластиком.
Становлюсь тоньше и меньше. Исчезаю? Выворачиваюсь вглубь?
Расту назад.
В детство. В утробу.
В ничто…
MORENA: Мне сумрачно и тяжко. Жуткие и больные образы полнят мой мозг. Я истончаюсь, исчезаю — кошмарный мир стирает меня размеренными взмахами огромного ластика.
ALIVE: Выбирайся оттуда! Тебя ждут здесь.
MORENA: Кажется, мы начали друг друга слышать? Странно. Мне некуда выбираться. Бежать от самой себя бессмысленно. Лучше так… понемногу и постепенно… просто исчезнуть.
ALIVE: Глупо! Чего ты боишься? От чего так глубоко прячешься? Возвращайся!
MORENA: Мне некуда возвращаться. Я уже дома, в конечной точке своего пути. Река впадает в море, поток моей жизни впадает в маленький, но безвыходный ад. И если здесь несколько мрачновато, это только моя вина, моя расплата.
ALIVE: Вина? Расплата? За что?! Ты сама себя наказываешь — ладно, хорошо, это твой выбор. Но чем провинились те, кто страдают без тебя, ждут?.. Те, в чьих сердцах ты оставила такие следы, что их уже не стереть безболезненно, не смахнуть, как пыль со стола: они въелись глубоко-глубоко.
MORENA: Может быть, я эгоистка, но своя боль всегда кажется самой острой и сильной. Да и кому меня ждать? И откуда? Я даже не знаю, где я. И есть ли я вообще. Мне кажется, что я чья-то глупая выдумка или психоделическая галлюцинация, и очень бы хотелось найти того, чей воспаленный мозг сотворил меня, и набить ему морду.
ALIVE: Ну, уж в том месте, где ты сейчас, ты его вряд ли встретишь! А насчет того, кто тебя ждет, ты, по-моему, и так знаешь всех поименно.
MORENA: Я стала убийцей, и они не захотят иметь со мной ничего общего. Они отвернутся от меня.
ALIVE: Убийца? Мне кажется, ты что-то путаешь. Ты никого не убивала.
MORENA: Не обманывай меня. Моя память, хоть и вытворяет со мной странные штуки, кое-что все-таки сохранила.
ALIVE: Ты не то и не так помнишь. Это твое воображение сыграло с тобой злую шутку. Постарайся отключить его и действительно вспомнить……
* * * * * * *
Пытаюсь вспомнить. Упаковка проклятых таблеток. Бокал пива, который он медленно придвигает к себе. Пена, тихо потрескивая, перетекает через край… А дальше — провал.
Стены узкой комнатки давят на плечи и грудную клетку, низкий потолок — на макушку. Мерно раскачивается лампа в мертвенно-синем абажуре, подернутом паутиной.
Его лицо. Сухой и желчный изгиб губ. Впервые, глядя на него, я чувствую что-то вроде отвращения. От этого становится очень тоскливо. И страшно.
Что-то еще изменилось в его облике, и я наклоняюсь ближе, чтобы узнать, в чем дело. Его щеки прочертили две полоски, тянущиеся от ресниц до подбородка, с которого повисают двумя тугими каплями. Слезы? Но почему они черные и густые, и остро пахнут свежей смолой и чуть-чуть — кровью?..
Я осторожно дотронулась до антрацитово-блестящей капельки. Она была вязкой, горячей и липкой. И тут меня окатило волной воспоминаний. Реальных, живых, мощных……
Я не покупала никаких таблеток. Бэт купил их сам — у знакомого, имевшего отношение к медицине. Те самые сильнодействующие и сверхнадежные таблетки, что он подготовил для 'дабла' с Айви и о которых прожужжал мне все уши. Его просьба, о которой он туманно заикнулся, придя ко мне после краха их затеи, заключалась в том, чтобы я была рядом, когда он будет глотать отраву.
— Морена, милая, хорошая, добрая, ты же знаешь: на миру и смерть красна. Я трусливая и слабовольная тварь, как выяснилось. Я не сумею убить себя в одиночестве, даже перед зеркалом — глаза в глаза с трусливой и безвольной тварью. Мне нужны твои глаза. Очень прошу тебя! У меня нет никого ближе: Айви потеряна безвозвратно, твоя дражайшая матушка благополучно раз-сыновила и умыла ручки. Ты ничем не рискуешь! Мои соседи не знают, кто ты и откуда, тебе не грозят допросы у следователя, клянусь. Просто посиди со мной немножко. Я проглочу эту дрянь, запью ее пивом, и мы будем тихо разговаривать — ни о чем, светло и расслабленно. А потом ты просто выйдешь из комнаты и уедешь домой…
Он пригубил пиво. Улыбнулся мне. Протянул руку, чтобы надорвать упаковку и выпустить таблетки на волю.
Не сознавая, что делаю, я резко подалась вперед и выхватила у него отраву. Рванулась к дверям.
Я была готова к тому, что он бросится за мной, но Бэт не пошевелился. Он лишь негромко, с непередаваемой усмешкой, выдавил:
— Если ты спустишь ЭТО в унитаз, можешь никогда больше не напоминать мне о своем существовании.
Он прочел мои мысли: я и впрямь собиралась выбросить его смерть в унитаз.
А потом я очутилась в парке. Большом ночном парке, что в двух шагах от его дома. Присев на скамейку, разжала ладонь. Крупные едкие таблетки застревали в горле. Чтобы облегчить им путь, спустилась к маленькому озерцу, почти луже, и выпила две горсти мутной, пахнувшей болотом водицы.
В озере подрагивала четвертинка луны. Трава была холодной и влажной…
Потом — провал, перерубленное черным мечом время.
Очнулась я уже здесь. Интересно, 'здесь' — это где? И очнулась ли? Слишком все это похоже на бред помутненного рассудка: одетая в паутину лампа, болезненный отсвет монитора, неподвижное тело, плачущее черными тягучими слезами.
Бред или ад? И есть ли она, четкая разница между бредом и адом?..
— Я не хочу здесь находиться!!! Слышите, вы, вытащите меня отсюда!..
Мой крик остался безответным. Низкий потолок так же слепо и мертво смотрел на меня кусками облетевшей штукатурки.