Я никогда не видел ее раньше, но мне казалось, что я знал ее всю свою жизнь. Я тут же влюбился в нее — не так, как в женщину, а как может путешественник влюбиться в океан или великолепную снежную вершину, которые видит впервые. Ее безмятежность и красота лишили меня дара речи, и я брякнул первую же глупость, которая пришла мне в голову:
— Добро пожаловать в Невернесс.
— Да. Добро пожаловать в Город Света, — подхватил Соли с немалой долей сарказма и озлобления.
— Я очень хорошо помню этот город, отец. — И верно, она должна была его помнить — ведь она родилась здесь, как и я. Но в раннем детстве, когда Соли отправился к ядру галактики, Жюстина увезла ее к бабушке на Лешуа. Катарина не видела отца двадцать пять лет (а теперь никогда уже не увидит). Все это время она провела на Лешуа в обществе женщин-мужененавистниц. У нее были все причины озлобиться, но этого не случилось. Озлобился Соли, а не она. Он злился на себя за то, что бросил жену и дочь, и на Жюстину за то, что она позволила Катарине пойти в скраеры и даже поощряла ее в этом. Он ненавидел скраеров.
— Спасибо, что проделала весь этот путь, — сказал Соли дочери.
— Я услышала, что ты вернулся, отец.
— Да, верно.
Воцарилось неловкое молчание. Эта странная семья стояла, точно немая, среди гула неумолкающих разговоров. Соли сердито смотрел на Жюстину, она на него, а моя мать украдкой бросала неприязненные взгляды на Катарину. Я видел, что матери она не нравится — возможно, потому, что нравилась мне. Катарина снова улыбнулась мне и сказала:
— Поздравляю тебя, Мэллори… Отправиться исследовать Твердь — это так смело… мы все гордимся тобой. — Меня немного раздражала эта скраерская привычка не договаривать фразы до конца — как будто ее собеседник способен «видеть» то, что осталось недосказанным, и предугадывать стремительный ход ее мыслей.
— Присоединяюсь к поздравлениям, — сказал Соли. — Но мне кажется, пилотское кольцо тебе маловато — будем надеяться, что присяга окажется не слишком велика.
Мать нацелила палец ему в грудь.
— А кому она впору? Главному Пилоту, усталому и ожесточившемуся? Не говори таких слов моему сыну.
— О чем же нам тогда поговорить? О жизни? Что ж… Будем надеяться, Мэллори проживет достаточно долго, чтобы наслаждаться пилотской долей. Будь у нас под рукой виски, мы бы выпили за блистательные, но слишком короткие судьбы молодых дуралеев-пилотов.
— Главный Пилот слишком гордится собственным долгожительством, — парировала мать.
Жюстина, схватив Соли за локоть, стала что-то шептать ему на ухо. Он вырвался и сказал мне:
— Ты, вероятно, был пьян, когда давал свою клятву. Твой Главный Пилот уж точно был пьян. Посему, как сообщает мне моя милая женушка, нам остается только обратить все это в шутку и перестать валять дурака.
Чувствуя, как пот струится по телу под шелком, я спросил:
— И вы готовы это сделать, Главный Пилот?
— Кто знает? Кто может знать свою судьбу? — И он спросил, обращаясь к Катарине: — Видела ты его будущее? Что ждет Мэллори впереди? Следует ли препятствовать его судьбе? «Смерть среди звезд — самая прекрасная из всех смертей», — сказал Тихо, прежде чем пропасть в Тверди. А вдруг Мэллори добьется успеха там, где величайший наш пилот потерпел неудачу? Нужно ли становиться на пути его судьбы и его славы? Скажи нам, дорогой мой скраер.
Все взгляды обратились на Катарину. Она стояла спокойно, внимательно слушая Соли. Должно быть, она почувствовала наши взгляды, потому что опустила руку в карман своего платья, потайной кармашек, где скраеры носят свое зачерняющее масло. Когда она вынула руку обратно, ее указательный палец был так черен, что не отражал света — как будто пальца не стало вовсе, а на его месте возникла миниатюрная черная дыра. Катарина помазала свои глазные впадины. Теперь они, чернея над ее высокими скулами, казались двумя таинственными туннелями, ведущими в ее душу, — вместо окон, которым надлежало быть на их месте. Я только взглянул на нее и тут же отвел глаза.