— Не можешь ты быть Тихо, — сказал я вслух и вздрогнул от звука собственного голоса. — Тихо умер.
— Я Джон Пенхаллегон, такой же живой, как и ты. Даже живее, потому что меня убить не так-то легко.
— Ты — голос Тверди. — Я вытер пот со лба.
— Я и то и другое.
— Это невозможно.
— Не говори так уверенно о том, что возможно, а что нет. Уверенность убивает, я-то знаю.
Я почесал нос и сказал:
— Значит, Твердь приняла в себя память и мышление Тихо — в это я могу поверить. Но Тихо не может быть живым, не может действовать по собственной воле — ведь так? Ведь ты не можешь? Раз ты только часть ее… Тверди?
Тихо — вернее, его изображение, напомнил я себе — захохотал так, что на губах запузырилась слюна.
— Нет, дорогой мой пилот, я такой же, как ты, как все люди. Иногда действую по собственной воле, а иногда и нет.
— Значит, ты не такой, как я, — вырвалось у меня. — У меня есть свобода выбора, как у каждого человека.
— Выходит, ты разбил своему Главному Пилоту нос по собственному выбору?
Испуганный и разозленный тем, что Твердь сумела извлечь это воспоминание из моего мозга, я сказал сердито:
— Соли раздразнил меня, и я вышел из себя.
Тихо осушил мокрые губы и потер руки — я слышал, как шуршат его ладони.
— Допустим. Соли тебя раздразнил. Значит, выбирал он, а не ты.
— Ты передергиваешь. Он так разозлил меня, что мне захотелось его ударить.
— Ну да — он разозлил.
— Я мог бы сдержаться.
— В самом деле?
В порыве злости я выпалил:
— Конечно. Просто я так взбесился, что мне стало все равно.
— Тебе, должно быть, нравится впадать в бешенство.
— Нет, я ненавижу это, всегда ненавидел. Но такой уж я есть.
— Тебе, должно быть, нравится, что ты такой.
Я потряс головой.
— Нет, ты не понимаешь. Я пытался… пытаюсь, но стоит мне разозлиться… это сидит во мне, понятно? У всех людей свои недостатки.
— И никто не поступает по собственной воле.
Кровь бросилась мне в лицо, и во рту пересохло. Тихо, похоже, тоже старался вывести меня из себя. Я стал дышать мерно, глядя на световые волны, составляющие его изображение. Его одежда в темноте выглядела как светящийся дым.
— А богиня? — спросил я. — Она поступает?
Тихо снова засмеялся и сказал:
— Обладает ли собака природой Будды? Ты быстро соображаешь, мой пилот, но ты здесь не затем, чтобы экзаменовать богиню. Ты сам должен выдержать испытание.
— Испытание… какое?
— На степень своих возможностей.
Как я узнал вскоре, Твердь испытывала меня с тех самых пор, как я пересек границу Ее огромного мозга. Псевдотороид и сегментированные пространства были Ее работой, как и бесконечное дерево, взявшее меня в плен. Она проверяла мою математическую подготовленность и — как сказал мне Тихо — мое мужество. Не последним из этих испытаний была моя способность слушать Ее божественный голос, не потерявшись от ужаса. Я не понимал, зачем Ей вообще нужно испытывать меня — разве что ради игры. И зачем Ей нужно было использовать для этого Тихо, когда Ей достаточно было заглянуть в мой мозг, чтобы увидеть все, что там есть? Не успел я обо всем этом подумать, как голос богини загремел у меня в голове:
Тысячи лет назад ваши эсхатологи составили схему молекулы ДНК с точностью до последнего атома углерода, но до сих пор не знают правил, по которым ДНК развертывает жизнь и кодирует новые формы жизни. Они все еще проходят грамматику ДНК. Так и с мозгом. Представь себе ребенка, который выучил азбуку, но не знает ни значения слов, ни правил, по которым они складываются вместе. Понять мозг по триллионам его синапсов — все равно что пытаться расшифровать стихотворение по начертанию отдельных букв. Ты и есть стихотворение. Возможности безграничны. Ты, мой Мэллори, всегда останешься для меня тайной.
— Я не хочу, чтобы меня испытывали.
Вся жизнь — это испытание.
— Если я выдержу, ты освободишь меня из этого дерева?
Ты волен хоть сейчас слезть с него, как обезьяна.
— Но я не знаю, как это сделать.
Тем хуже. Если ты выдержишь, сможешь задать мне три вопроса — любых вопроса. Есть такая старая-старая игра.
— А если провалюсь?
Тогда свет погаснет. Кстати, а куда девается свет, когда он гаснет?