— Так как же звучит третья строка, Мэллори? Та, которую написал поэт, а не та, что напечатана в твоей книге?
Кто знает — может, древние академики, переписывая стихотворение из одной книги в другую (или с книги на компьютер), совершили ошибку? Быть может, это произошло в последние дни века Холокоста. Я легко мог представить себе древнего историка, женщину, торопящуюся сохранить этот бесценный шедевр, пока лучевая болезнь еще не доконала ее, и в спешке заменяющую единственное (но жизненно важное) слово. А быть может, ошибка была допущена в суматохе Веков Роения: может, какой-нибудь ревизионист, по ему только ведомой причине, вздумал заменить это слово.
Каким бы образом ни произошла эта ошибка, мне отчаянно требовалось изобрести — или вспомнить — первоначальное слово. Я снова прибег к своему приему повторения сердцем, но из этого ничего не вышло. Я использовал другую мнемоническую технику — безрезультатно. Уж лучше было сообразить, какое именно слово заменено, и подставить на его место любое другое — наугад. Тут по крайней мере имелась вероятность, хотя и крохотная, что я отгадаю верно.
Катарина, зажмурив глаза, облизнула губы и спросила:
— Третья строка, Мэллори. Назови мне ее или мне придется выделить в своем мозгу кармашек, где я скопирую твой.
От каприза Тверди меня спас Хранитель Времени. Скрипя зубами от досады и отчаяния, я случайно вспомнил о нем — возможно, потому, что именно он всучил мне эту книгу, полную ошибок. Я вспомнил, как он читал это самое стихотворение, и наконец-то услышал слова в своем сердце. Были ли стихи, которые декламировал он, подлинными? И если да, то откуда он знал более старый вариант? Было в нем нечто очень подозрительное и даже загадочное, в Хранителе Времени. Почему он выбрал те же самые стихи, что и богиня? Может быть, он, будучи молодым, побывал в сердце Тверди и Она спросила у него те же строки? То, что он прорычал мне, действительно отличалось от стихов, напечатанных в книге, одним только словом.
Я стиснул руки, набрал в грудь воздуха и прочел:
— Смел, — повторил я. — Вот оно, то самое слово, верно? Не мог, а смел.
Изображение Катарины молча открыло глаза.
— Верно или нет?
Тогда она улыбнулась и прошептала:
— До свидания, мой Мэллори. Кто смел замыслить тебя? Только не я.
С этими словами ее голограмма исчезла из кабины, и я остался один. Куда же, куда уходит свет, когда он гаснет?
Ты почти уже дома, мой моряк, мой охотник за тайнами.
— Значит, я правильно вспомнил?
Можешь задать мне три своих вопроса.
Я прошел ее испытание и был свободен. Свободен — на этот раз уж точно! В уме у меня, словно куча полуодетых жакарандийских куртизанок, плясала целая сотня вопросов. Открыта вселенная или закрыта? Откуда взялась первичная точка, из которой она произошла? Может ли любое натуральное число быть представлено как сумма двух простых чисел? Действительно ли моя мать пыталась убить Соли? Сколько на самом деле лет Хранителю Времени? Почему Экстр взрывается? Куда девается свет, когда он…
Он гаснет.
— Это был не вопрос. Я просто думал…
Так задавай же свои вопросы.
Похоже, мне следовало быть очень осторожным, чтобы Твердь не сыграла со мной шутку. Я долго раздумывал, о чем бы таком спросить, чтобы получить ключ к многим тайнам сразу. Я облизнул сухие губы и задал вслух вопрос, который мучил меня с детства:
— Почему вселенная вообще существует — почему есть что-то, хотя могло бы не быть ничего?
Это я и сама хотела бы знать.
Я рассердился, что она не ответила на мой вопрос, и потому, не подумав, выпалил:
— Почему Экстр взрывается?
Ты уверен, что действительно хочешь это знать? Какой прок от твоего «почему», если ты не знаешь, как это остановить? Может быть, ты задашь вопрос по-другому?
— Хорошо. Что я могу… что можно сделать, чтобы Экстр не взрывался?
Пока ничего. Секрет исцеления Экстра — это часть другой, высшей тайны, которую ты должен раскрыть сам.
Опять загадки! Опять игры! Разве нельзя ответить на мои вопросы попросту, без загадок? Видимо, нет. Твердь, словно трианская торговая королева, трясущаяся над своими драгоценностями, решилась, очевидно, отстаивать свои тайны до последнего. Наполовину отчаявшись, наполовину шутя, я сказал: