Я с любопытством ожидал, когда мастер-горолог с помощью скрытного молодого программиста прочтет память моего корабельного компьютера и вскроет опечатанные часы. Немедленно сообщать возвратившемуся пилоту, сколько личного времени он провел в пути, запрещено, но этот запрет обычно игнорируют. Я узнал, что по личному времени состарился на пять лет и сорок три дня (а также восемь часов, десять минут и тридцать две секунды).
— Который теперь день? — спросил я, и горолог сказал мне, что нынче двадцать восьмой день средизимней весны 2930 года. В Городе за время моего отсутствия прошло чуть больше полугода. Я стал старше на пять лет, а Катарина — лишь на десятую долю этого времени. Зловременье победить нельзя, подумал я. Я надеялся, что разное тиканье моих и Катарининых внутренних часов не будет к нам столь жестоко, как к Жюстине и Соли.
Позднее в тот же день — следующий после моего возвращения — я был вызван в башню Хранителя Времени. Хранитель, который как будто совсем не состарился, усадил меня на резной стул у стеклянного окна, а сам стал расхаживать по ярко освещенной комнате, утопая красными туфлями в пушистых белых коврах. Я слушал, как тикают часы, а он не сводил с меня глаз.
— Отощал, — сказал он наконец. — Мои горологи говорят, у тебя было много замедленного времени, чертовски много. Сколько раз я предостерегал тебя против замедленного времени?
— Много было сложных моментов. Приходилось думать со скоростью света, как вы говорите. Я бы умер, если б не прибегал к замедленному времени.
— Эти перегрузки тебя изнурили.
— Буду остаток сезона кататься на коньках и опять приду в норму.
— Я говорю об уме, а не о теле. — Он сжал кулак и помассировал костяшки пальцев. — Итак, твой ум, твой мозг, состарился на пять лет.
— Клеткам всегда можно вернуть молодость.
— Ты так думаешь?
Мне не хотелось спорить с ним об эффектах временных искажений мультиплекса. Я поерзал на жестком стуле и сказал:
— А хорошо вернуться домой.
Хранитель потер свою морщинистую шею.
— Я горжусь тобой, Мэллори. Теперь ты у нас знаменитость, а? И карьера твоя обеспечена. Поговаривают о том, чтобы сделать тебя мастер-пилотом — слыхал?
По правде сказать, мои однокашники вроде Бардо и Зондерваля ни о чем другом почти не говорили. Даже Лионел, раньше журивший меня за хвастовство, сообщил мне по секрету, что принятие меня в Коллегию Мастеров почти решено.
— Ты совершил великое открытие. — Хранитель запустил пальцы в свою белую гриву. — Я очень доволен тобой.
Мне он, откровенно говоря, не казался довольным. Да, возможно, он был рад увидеть меня снова, взъерошить мне волосы, как в мальчишеские годы, но не думаю, чтобы его радовала моя внезапная слава и популярность. Он был ревнивцем и не потерпел бы угрозы своему первенству в Ордене.
— Без вашей книги стихотворений, — сказал я, — меня постигла бы участь похуже смерти. — Я рассказал ему обо всем, что случилось со мной, но могущество Тверди не произвело на него особого впечатления.
— Значит, стихи. Ты хорошо их выучил?
— Да, Хранитель.
— Угум. — Он с улыбкой положил исполосованную шрамами руку мне на плечо. Выражение его лица трудно было истолковать. Оно казалось добрым и опечаленным одновременно, как будто он сомневался в том, правильно ли поступил, дав мне эту книгу.
Он возвышался надо мной, и я видел в его черных глазах свое отражение. Сочтя момент подходящим, я задал ему вопрос, не дававший мне покоя:
— Откуда вы знали, что Твердь будет спрашивать у меня стихи? А два стихотворения из тех, что Она спросила, вы сами прочли мне!
— Откуда же мне было знать? — ответил он, скорчив гримасу. — Просто догадался.
— Но вы определенно должны были знать, что Твердь любит загадывать загадки из древней поэзии. Откуда?
Он стиснул мое плечо пальцами цепкими, как корни дерева.
— Не задавай мне вопросов, паршивец! Разучился вести себя как следует?
— Я не единственный, у кого есть вопросы. Акашикам и всем остальным тоже хочется узнать, откуда вам это было известно.