— Возможно, Гипотеза Континуума вообще недоказуема, — продолжил Соли, крутя на стойке свой пустой бокал.
— Вы в ней разочаровались, я знаю.
— Ты тоже разочаруешься, если будешь стремиться к недостижимому.
— Простите меня, Главный Пилот, но разве мы можем знать заранее, что достижимо, а что нет?
— Мы начинаем понимать это с годами, когда становимся умнее.
Я пнул носком ботинка металлическую окантовку стойки, и медь глухо зазвенела.
— Я, конечно, молод, но не хотел бы показаться…
— Опять ты хвастаешься, — вмешался Лионел.
— Я считаю, что Гипотеза доказуема, и намерен доказать ее.
— Ради знания или ради славы? — спросил Соли. — Я слышал, ты сам не прочь стать Главным Пилотом.
— Каждый кадет мечтает когда-нибудь стать Главным Пилотом.
— Юношеские мечты для взрослого мужчины часто оборачиваются кошмаром.
Я снова задел ногой окантовку — нечаянно.
— Я уже не юноша, Главный Пилот. Завтра я дам обет, обязывающий меня искать истину, — разве вы забыли?
— Кто, я? — В запальчивости он нарушил свое табу, произнеся запретное местоимение, и поморщился. — Запомни, мой мальчик: я ничего не забываю.
Слово «ничего» повисло в воздухе вместе с гулом потревоженной меди. Соли уставился на меня, а я на него. Потом с улицы донесся чей-то смех, слишком громкий, и дверь бара распахнулась. Трое высоких, кряжистых мужчин, все с бледно-желтыми волосами, висячими усами, в легких черных шубах, припорошенных снегом, отстегнули коньки и ввалились внутрь. Они обменялись рукопожатиями с Соли и Лионелом. Самый большой из них, мастер-пилот, терроризировавший Бардо все наши послушнические годы в Борхе, заказал три кружки кваса.
— Ну и холодина же на улице, — сказал он.
Бардо, нагнувшись ко мне, прошептал:
— Мне кажется, пора сматываться.
Я потряс головой.
Трое мастер-пилотов — их звали Нейт, Сет и Томот, и они были братьями — повернулись к нам спиной, делая вид, что нас не знают.
— Я оплачу тебе шесть ночей с мастер-куртизанкой, — настаивал Бардо.
Послушник принес три кружки с дымящимся черным напитком. Томот подошел поближе к огню и отряхнул шубу от снега. Глаза у него, как у многих пилотов, ослепших от старости, были блестящие, искусственные. Он только что вернулся с окраины Экстра.
— Твои Эльдрия были правы, дружище, — сказал он Соли. — Двойная Галливара и Сериза Люс взорвались. От них ничего не осталось, кроме пыли и света.
— Пыль и свет, — повторил его брат Нейт, обжег себе рот горячим квасом и выругался.
— Пыль и свет, — подхватил Сет. — Содервальд с двадцатью миллионами жителей попал в смерч радиоактивной пыли и света. Мы попытались эвакуировать их, но опоздали.
Солнцем Содервальда была Энола Люс, ближайшая к Двойной Галливара звезда. Сет сказал, что сверхновая сожгла поверхность Содервальда, уничтожила на планете всю жизнь, кроме земляных червей. Маленький пилотский бар вдруг показался мне удушающе тесным. Я вспомнил, что Содервальд — родная планета братьев.
— За нашу мать, — сказал Сет, чокнувшись с Соли, Лионелом и своими братьями.
— За нашего отца, — сказал Томот.
— Freyd, — завершил Нейт, едва заметно склонив голову, — быть может, это была просто игра пламени в очаге? — За Юлет и Элат.
— Пошли, — сказал я Бардо.
Мы приготовились уйти, но тут Нейт, рыдая, припал к Томоту, а тот, поддерживая брата, повернулся в нашу сторону и устремил на нас свои мерцающие глаза.
— А это еще что такое?
— Что эти кадеты делают в нашем баре? — подхватил Сет.
Нейт отвел мокрые волосы от заплаканных глаз и заявил:
— Бог мой, да это же бастард со своим толстым дружком — как, бишь, его звать? Бурпо? Лардо?
— Бардо, — сказал Бардо.
— Они как раз собрались уходить, — сказал Соли.
Мне вдруг расхотелось уходить. Во рту пересохло, и на глаза изнутри что-то давило.