Раз в неделю. Два раза в неделю.
Снова. И снова.
И опять.
Герман поднялся с дивана, подошел ко мне, стоящей в своей шелковой полупрозрачной блузке, обнял за бедра сзади и принялся целовать, постепенно спускаясь с шеи на плечи.
Я расстегивала блузку пуговица за пуговицей, а он целовал все ниже, добираясь до груди.
Шелк скользнул на пол, следом сдался бюстгальтер — а я осталась совершенно голой.
Рядом с Германом — полностью одетым. В костюме, рубашке, галстуке и сияющих ботинках.
Он развернул меня к себе лицом, окинул долгим жарким взглядом, остановившись на всех самых уязвимых частях, и показал взглядом на ширинку.
Не отрывая от него глаз, глядя снизу вверх, я опустилась перед ним на колени.
Его ладонь на затылке, учащенное дыхание, мои губы, скользящие по влажному стволу и его вкус на языке — я чувствовала, что в этот момент что-то меняется, но пока не понимала, что. Словно по сковывающему нас льду прошла глубокая трещина, и в тот момент, когда он отошел, заправляя рубашку, я смогла спросить:
— Зачем, Гер? Зачем тебе это надо? Тебе дома секса не хватает?
Он замер, перестав бренчать пряжкой ремня, но через несколько секунд продолжил и ответил, не поворачиваясь ко мне, стоящей голой в густом ворсе ковра:
— Хватает. С сексом все отлично.
— Тогда чего не хватает? Приключений? Адреналина?
Он глубоко вдохнул, выдохнул и скомандовал:
— Одевайся. Поехали.
Гонки по ночному городу оказались куда хлеще запретного секса.
Герман пролетал пылающие алым светофоры, стрелка спидометра стремилась прилечь в правой стороне циферблата, я орала от ужаса, а один «холодный» и «сдержанный» мужчина позволял себе лишь легкую полуулыбку. Однако руль держал двумя руками — в отличие от тех вечеров, когда просто катал меня по городу.
Я боялась лишний раз набрать воздуха в легкие, а Герман… словно только на бешеной скорости, нарушая все возможные правила, становился собой. Только оценить это было некому.
Или…
Запарковавшись с визгом шин — черт знает где — он отстегнул мой ремень, перетащил к себе на колени и снова нанизал на себя. Жестко, лихорадочно, жадно. Кусая губы и делясь со мной дыханием, в которым чувствовался острый привкус свободы.
Я уже и не помнила, когда у меня еще в жизни был секс три раза подряд за один вечер — Игорь не отличался бешеным темпераментом, хотя был внимателен и ласков и всегда доводил дело до логичесного финала.
Герману как будто было наплевать, что я чувствую.
Но в этот, третий раз, он долго не кончал, зато его пальцы между моих ног были настойчивы и безжалостны. Он подавался бедрами вверх и одновременно быстро тер клитор, откинув голову назад и глядя блестящими черными глазами мне в лицо.
Пока я цеплялась за его плечи, пережидая судороги — его, свои — и чувствуя, как изнутри становится влажно и горячо, я чувствовала на себе его взгляд.
Черный, горячий, страшный, свободный, обещающий, уничтожающий.
С этого взгляда наша история о позорном адюльтере стала совсем иной.
И еще.
Я запомнила.
Запомнила то, что он сказал в тот вечер.
Для секса у него была жена.
Для адреналина — гонки по ночным улицам.
Для чего же была я?
Сейчас. После каждой измены?
Сейчас. После каждой измены?
Полина выливает в бокал последние капли вина из бутылки, трясет ее, словно надеется, что еще что-то осталось и с сожалением отставляет в сторону. Незаметная, словно тень, официантка, подхватывает и бутылку, и пустые тарелки, споро и ловко собирает разбросанные по столу бумажные салфетки.
— Девушка! — Полина пытается ухватить ее за локоть, но та увиливает. — Девушка, вас как зовут?
— Кира, — официантка с дежурной улыбкой кивает на бейджик на груди.
— Какое прекрасное имя! — можно было бы решить, что Полина всего лишь дружелюбна, но она растягивает звуки, обводит расфокусированным взглядом стол и движения ее слегка неловкие. Она явно пьяна, увы, и Кира это понимает. — Давайте дружить, Кира? Мне так не хватает подруг!
— Давайте! — улыбается та. — Вам вино повторить?
— Конечно! Мы же друзья!
Кира убегает, и Полина тут же про нее забывает. Она вытаскивает несколько зубочисток из салфетницы и начинает их ломать. Каждое ее движение кажется чуть неловким, будто она сейчас промахнется и мимо салфетницы, и мимо бокала, из которого допивает последние капли.