— Если вы не отменяете своего приглашения на сегодняшний вечер, — сказал незнакомец, — я приду.
— Приходите.
И вышла за дверь.
* * *
Незнакомец вышел на полевую дорогу, идущую вдоль живой изгороди до асфальтовой аллеи, миновал шлагбаум и спустился под горку к дому. Постучал. Мари открыла ему. Она была в черном платье, простом и элегантном, в чулках и в туфлях на высоком каблуке. Она сделала макияж и уложила волосы. Они вошли в огромную гостиную — незнакомец узнал ту ее часть, которую мог разглядеть через три окна в южной стене. На столе лежали два прибора.
— Отужинаете со мной? — спросила Мари.
— Я не знал, что меня приглашали на ужин.
— Неважно…
— По-моему, важно. Зачем вы меня пригласили?
— Вы знаете.
— Скажите.
Немного помолчав, она решительно произнесла:
— Чтобы вы меня отваляли.
— Большинству людей требуется поесть или поговорить перед тем, как отвалять кого-нибудь. Мне — нет. Мне нужны только вы.
Постояла в нерешительности. Потом повернулась и направилась в спальню. Он последовал за ней. Она прикрыла за ними дверь. Незнакомец сел в кресло, устремив на нее пристальный, оценивающий взгляд. Мари стояла перед ним прямо, не шевелясь, не без удовольствия выдерживая этот экзамен. Наконец он уронил отчетливое:
— Раздевайтесь.
Она сняла с себя платье. Когда на ней не осталось больше ничего, он снова окинул ее долгим, испытующим взглядом. Расстегнул пряжку ремня, положил руки на подлокотники кресла. Она опустилась на колени, встала между его ног. Пока она его раздевала, пока, размежив губы, склонялась к нему, незнакомец не шелохнулся, не притронулся к ней, не проронил ни слова. Он не сводил с нее глаз.
* * *
Разгоряченные, они вытянулись бок о бок на белой простыне. Мари лежала с закрытыми глазами. По ее разбитому, разомлевшему телу пробегала редкая запоздалая судорога недавнего наслаждения, отдаваясь в нем зыбкой, дробящейся волной. Незнакомец полулежал к ней лицом, прилежный и неутомимый исследователь. Сказал ей:
— Сделайте, как в тот вечер, когда вы не задернули занавески.
Мари бросила на него растерянный и слегка негодующий взгляд. Потом отвернулась, в задумчивости. Ее рука скользнула вдоль тела, и она принялась ласкать себя. Ее возбуждение, рождавшееся из быстрых прикосновений руки, радостного самоотречения и откровенного бесстыдства, совершающегося прилюдно, напоказ, достигло пика, разбив последние препоны стыдливости, и она испытала во много раз большее наслаждение на глазах у мужчины, чем испытывала когда-либо прежде в беспредельной свободе одиночества. Он перевернул ее на бок, спиной к себе, и овладел ею.
* * *
— Вы не проголодались? — спросил незнакомец.
Мари чуть заметно улыбнулась.
— Я уже была голодна, когда вы пришли.
Они поднялись с постели, оделись и перешли в большую комнату. С аппетитом принялись за еду. Приготовленные блюда были на редкость хороши. За весь ужин они не обменялись и парой слов. Мари украдкой разглядывала незнакомца. Грубая прямота и одновременно утонченность его языка, свирепая сила его любви и изысканная и щепетильная извращенность его требований и привычек, пятнавшая в ее понимании совершеннейшим неприличием самое расхожее действие и заставлявшая ее черпать из самого стыда невообразимое наслаждение; невероятная точность его движений — она не могла сказать, было то наитием чувств или простой методичностью ума, идеальной отточенностью на пике самой бурной страсти, — приводившая ее в полное исступление; стихийная мощь неутомимого тела и холодная созерцательность вуайера — все это, в сочетании с тем, что уже напрямую не касалось их отношений: подмеченной ею строгой простотой домашней обстановки, книгами, спасением Жюли и той опасливостью, нежной и почти неуклюжей, с которой он нес ребенка, и теперь — безукоризненностью, естественной и непринужденной, его манер за столом — составляло для нее неразрешимую головоломку, разъятую на множество мелких частичек, из которых ей никак не удавалось сложить цельную картину.