Мсье Жереми назначили учителем в последний класс начальной школы. Эти дети были гордостью поселка, и каждый год все ждали от них только самых высоких результатов. К сожалению, с появлением нового учителя дети, до этого поражавшие всех своей прилежностью, оказались предоставлены сами себе. Больше не было никаких контрольных, пересказов и даже сочинений. Мсье Жереми тратил все время на бесконечные проповеди, которые сводились к тому, что необходимо изменить этот мир. Следовало, например, бороться с «идеями Запада»: учитель утверждал, что существуют господствующие над остальными религии и направления мысли. Иван, который остался в выпускном классе на второй год, мгновенно нашел с ним общий язык. Прошло совсем немного времени, и он стал проводить дома у мсье Жереми все свободное время.
Больше из удальства и вряд ли хорошо понимая эти фразы, он повторял за ним:
– Франция – страна для белой расы. Это ясно, как день! Так говорили не последние люди – например, сам генерал де Голль. И чернокожие вроде нас не имеют к ней никакого отношения.
Симона выслушивала эти дерзкие речи со снисходительностью, свойственной матерям. Язык у Ивана был что помело, все это знали, но никто не обращал особого внимания на его болтовню, ведь сердце у него было незлое.
Поэтому Симона была ошеломлена, когда однажды вечером к ним домой явился мсье Дюкадосс, помощник мэра. Это был невысокий человек с черной, будто вакса, кожей и, как ни странно, рыжими волосами. Он вечно курил сигару, отчего десны и зубы у него почернели.
– Ты должна поговорить со своим сыном, и поговорить серьезно. Мсье Жереми вбивает ему в голову опасные идеи. Он хочет сделать из него критика, я бы даже сказал – врага Франции – страны, которая превратила нас из африканских дикарей в цивилизованный народ.
По правде сказать, Симона не вполне понимала, что он имеет в виду. Почти вся ее жизнь прошла за уборкой сахарного тростника, и она никогда не задумывалась ни над своим положением, ни над судьбой страны. Той ночью она не могла заснуть и под утро решила, что пора действовать. Как? Этого она пока не знала.
На самом деле, вопреки слухам, мсье Жереми не был геем, то есть гомосексуалистом, как говорили раньше, или макумé, по-местному. Впрочем, женщины его тоже не интересовали. Единственное, что его увлекало в жизни, – это политика. В Министерство образования пришло анонимное письмо с информацией о том, что те пять лет, которые мсье Жереми отсутствовал во Франции, он провел в Афганистане и в Ливии. Это было очень подозрительно. Но, как водится, в министерстве не торопились начинать расследование, а когда все-таки решились на это, все следы уже простыли и никаких свидетельств против него найти не удалось. А следовательно, невозможно было и уволить его, как было задумано. Поэтому все, что они могли сделать, – это сослать мсье Жереми на историческую родину, на Гваделупу, и назначить учителем в школу в Ослиной Спине, этой жалкой дыре. И там наш мсье, которого звали Нисефаль[13] – с таким басурманским имечком иди-ка ночуй на улице, как рассудил бы трактирщик XVI века, отказывая путнику в ночлеге, – крепко сдружился с Иваном, и причиной тому стал вовсе не изящный стан мальчика, его намечающиеся мускулы или выпирающий сквозь брюки член, который, казалось, постоянно находился в состоянии эрекции. В самом начале их знакомства мсье Жереми подсчитал, что Ивану сейчас ровно вдвое больше лет, чем было бы его неродившемуся сыну, который погиб в чреве своей матери под бомбардировками НАТО. Он чувствовал, что его идеи, попадая в юный мозг ученика, еще не окрепший и не отягощенный знаниями, дают изобильные всходы. Ему нравилось, как мальчик слушает его, будто бы всегда в нетерпении, завалившись в кресло и переплетя пальцы у себя на животе. Поэтому он с жаром продолжал:
– Ты даже вообразить не можешь, каково это – пережидать зиму в пустыне. Ветер налетает со всех сторон с диким воем, словно стая бесноватых духов. С ветвей чахлых деревьев, стоящих на расстоянии друг от друга, словно кресты на Голгофе, свисают сосульки. Они меняют цвет в капризных лучах голубоватого солнца, повисшего прямо в центре неба, но еще сильнее – в сиянии луны, когда она поднимается над этим бескрайним простором. Это поистине завораживающее, колдовское зрелище. А я, в своей убогой кандуре[14] и в самой жалкой обувке – привязанных картонках, – ничуть не боялся холода. Я любил эту страну больше, чем свою собственную, ведь это была страна Алии. Ибо Алия выбрала меня – иностранца, да еще черного, не понимающего ее языка. Из-за цвета моей кожи ее семья, особенно братья, были против нашей свадьбы, они придумывали для меня все новые и новые испытания, и мне со всеми удавалось справляться. В конце концов они потребовали, чтобы я принял мусульманство. И я согласился, не подозревая, что обрезание – настолько мучительная операция и от нее буквально кровь закипает. Господи, из-за какого-то маленького кусочка плоти! Но зато со своим подлатанным членом я мог овладевать Алией без конца, так что она кричала подо мной в экстазе. Наше счастье длилось семь месяцев. Каких-то семь месяцев… Однажды вечером я сидел в баре, мы пили с друзьями зеленый чай, как вдруг снаружи послышался оглушительно громкий треск. На наших глазах целый жилой квартал охватило пламя. Его оранжевые языки доставали до неба. «Там все, все погибли!» – кричали немногие уцелевшие; они добежали до нас, истекая кровью. В тот миг моя жизнь оборвалась.