Мать Пикея жила в доме родителей мужа. Единственным, кто мог бы заступиться за жену, был Шридхар, но он проглотил свой гнев, обиду и стыд и никак не отреагировал. В семье повисло молчание. Шридхар уехал на работу в город, так ничего и не сказав. Калабати обиженно молчала неделю, выполняя свою привычную работу. Через неделю, когда Шридхар вернулся обратно, Калабати подошла к свекрови и объявила об их решении. Не проронив ни единой слезинки и не выказав своих чувств, она объявила, что возвращается в дом к своим родителями. «И я заберу обоих детей». Свекровь сопротивлялась. «Девочку ты можешь забрать, это, в конце концов, еще младенец, но мальчик останется со мной». Калабати согласилась и с этим.
Пикей помнит, как он плакал, когда мать с мрачным выражением лица собирала свои вещи. Он помнит, как стоял со скрещенными на груди руками на веранде, и его щеки были влажные от слез, когда она взяла сумку и с маленькой сестрой на руках вышла в дверь и спустилась по лестнице. Он знал, что она еще много раз оглянется и посмотрит на него, что он помашет ей, а она ему в ответ. Он как сейчас видит, как мать исчезла за зарослями сахарного тростника, и помнит, каким тихим и пустым внезапно стал мир. Мир, в котором не было больше матери и маленькой сестры.
«Твоя высокочтимая жена – ведьма».
Отец жил шесть дней в городе, а в доме были только бабушка и дедушка. Он плакал целыми днями, неделями, возможно, даже месяцами. Слезы текли и тогда, когда муссонные облака принесли на небо грозы, от которых светло-красные глиняные улицы становились пурпурными, а соломенные крыши начали пахнуть влагой и плесенью. Все превратилось в сплошной туман из дождя, слез и печали. Когда слезы прекратились, он онемел, замолчал. Он перестал разговаривать и смеяться, он даже не мог больше улыбаться. Он проводил дни с озлобленным выражением лица. Ни единого слова не вырывалось у него. Чаще всего он сидел один в своем уголке и смотрел в никуда. Потом он стал отказываться от еды. Когда бабушка что-то настойчиво предлагала ему, у него не было сил противиться, и приходилось есть, но рис и чечевичная каша потеряли для него всякий вкус.
В воскресенье на велосипеде приехал мужчина, доставивший послание от бабушки и дедушки Пикея по материнской линии. В нем они попросили передать, что Калабати чувствует себя не очень хорошо. Посыльный поведал, что она больше не может выполнять свою работу, а только сидит и плачет. Шридхар выслушал послание, не меняясь в лице. Затем он спокойно и молча проследовал в сад, где его мать работала на грядках, и отозвал ее в сторону за кукурузный куст. «Дальше так продолжаться не может!» – вскричал он и дал выход своему месяцами сдерживаемому гневу. Она молчала. «Ты на прямом пути к тому, чтобы свести мою жену с ума!» – продолжал он. Она все так же молчала. Что тут сказать? Она была слишком гордой, чтобы признать, что сделала что-то не так. И в глубине души была уверена в том, что всегда права. Она была стойкой и непреклонной и вела себя так, словно была воплощением разума и гармонии, в то время как остальной мир сходил с ума.
Когда отец Пикея неделю спустя вернулся с работы, он сообщил, что купил участок земли недалеко от почтамта в Атмолике. «Там, – сказал он, – мы будем жить вместе в нашем новом доме». – «Кто будет там жить?» – «Мы. Только мы». – «Мы будем жить в доме, где больше никого не будет?» – спросил Пикей, который еще не слышал о тех, кто жил бы в доме без бабушки и дедушки. «Да. Это будет наш дом. Только наш», – ответил Шридхар.
Дождь промыл зеленые стебли сахарного тростника добела и превратил красную землю во дворе в вязкое месиво, по которому тяжело было идти коровам и людям. Велосипедные шины оставляли в земле глубокие следы, делая ее похожей на хаотичное поле битвы. Тучи поплыли по небу, и все погрузилось в темноту. Тучи заставляли жителей деревни думать, что уже больше времени, чем было на самом деле.
Отец поднял Пикея на телегу, которую везли два быка с лоснящимися шкурами. Над телегой возвышалась крыша из плетеного бамбука, а сзади стояла пара глиняных кувшинов с молоком от коровы бабушки и дедушки. Кучер кнутом хлестнул быков, и упряжка заскрипела по деревне. Отец и бабушка с дедушкой шли за повозкой и разговаривали, а Пикей сидел рядышком с матерью, на коленях которой лежала младшая сестра. Он не слышал, что говорил отец бабушке и дедушке, но надеялся, что он им объяснит, почему они не могут больше жить с ними и что они уезжают, чтобы мама могла вновь обрести радость. Через несколько минут повозка остановилась возле дерева ведьм и храма Шивы на краю деревни. Пикей посмотрел назад и увидел, как отец встал на колени перед бабушкой, приложился лбом к земле и дотронулся кончиками пальцев до ее ног. Пошел дождь, он намочил седые бабушкины волосы и желтое сари. По ее щекам тек дождь, а не слезы.