И тут они все — папа, полковник и бабушка — начали спорить, перебивая друг друга. В воздухе носились всякие непонятные слова: «эмоции», «категории», «импульсы», какой-то «абстрактный гуманизм» и еще много-много других слов. На шум в комнату вошла мама и начала всех успокаивать и мирить. А папа сердито ткнул пальцем в мою сторону и сказал:
— И вообще, она больше живет эмоциями, а рассудок у нее на втором плане.
— Ну что ж, — сказала бабушка, — мы, женщины, всегда живем больше эмоциями, зато у нас очень насыщенная жизнь.
Бабушка вышла вслед за мной и в коридорчике сказала мне как-то очень ласково и задумчиво:
— Будь доброй, Машутка, будь доброй — это очень хорошо.
— А разве я злая? — спросила я, уткнувшись в бабушкино мягкое и теплое плечо.
— Иногда немножко бываешь, — сказала бабушка и погладила меня по голове.
Я пошла к себе и стала думать, какая я — злая или добрая — и какой надо быть, чтобы жить со спокойной совестью.
Мне все-таки кажется, что полковник был прав в одном. В самом деле, разве можно быть доброй к фашистам и вообще ко всяким подлецам… Да, а что такое «эмоции»? Надо обязательно посмотреть в словаре — может, это что-то очень плохое и обидное. Интересно, есть ли эти самые эмоции у Г. А.? Или у белобрысого Семена? И только я об этом подумала, раздался звонок. Я пошла и открыла дверь. Опять телепатия! За дверью стоял Семен.
— Здравствуй, Маша, — сказал он смущенно.
Он смущается?! Новость.
— Мы уже виделись, — сказала я холодно.
— Да, — сказал он.
— Да, — сказала я.
Он переминался с ноги на ногу на площадке.
— Ну, что же ты? Входи… раз уж пришел, — еще холоднее сказала я.
— Нет, я на минутку, — сказал он еще смущеннее. — Я только зашел сказать, чтобы ты не думала, что это я рассказал Герке и этому… как его, Апологию, про Веньку…
— А мне наплевать, — сказала я, — и вообще ты… Караваев. Вот ты кто.
— Половинкин я, — сказал он грустно.
— Нет, Караваев. То есть Каратаев. Ты до-обренький. Очень.
— Я добренький? — он удивился.
— Ну да. Ты всем, всем помочь хочешь. И со всеми хочешь быть в хороших отношениях.
— Ну и врешь, — он уже успокоился и принял свой обычный не то нахальный, не то добродушный вид, — ну и врешь. И вовсе не со всеми я хочу быть в хороших отношениях. С твоим Герасимом, например, я…
— С кем? С кем? — спросила я.
— Ну, с Геркой.
— Он не Герасим вовсе, а Герман.
— Ну да, Герман! Герасим — я с ним еще в детском саду вместе был.
— Ну и ладно, — сказала я, но мне почему-то стало обидно.
— Ну и ладно, — согласился он, — а насчет того, что я всем помочь хочу, так я об этом не думаю. Так получается. — Он засмеялся. — Иногда, верно, здорово влипаю в этом деле. Не разберешь ведь сразу-то, стоит ли еще кому-то помогать…
«Вот, вот, — подумала я, — и этот туда же».
— Раз как-то помог тетке какой-то мешки до машины дотащить, а тетку около машины милиция и зацапала, и меня чуть с нею не повели. Еле отговорился. А на вид такая тетка хорошая. — Он опять засмеялся.
— Что такое эмоции, ты знаешь? — спросила я.
— Это, наверно… из радиотехники чего-нибудь.
— Сам ты из радиотехники.
— Ну, тогда не знаю.
— То-то! И вообще ты трус.
— Что-о? — он даже задохнулся от возмущения.
— А то! Почему ты молчал, когда Петька Зворыкин предложил всыпать Венькиной компании?
Он презрительно посмотрел на меня.
— Вот и видно сразу, что девчонка. Кто же о таких делах в классе треплется?
— А Петька не испугался.
— Балаболка твой Петька. Звонок! — сказал он сердито, и в это время в переднюю вышла бабушка.
— А-а, — запела она, — наш юный рыцарь! Чего же вы не заходите?
Я фыркнула.
— Спасибо, — сказал Семен вежливо, но я видела, что он злится. — Я в другой раз. Сейчас мне некогда. До свиданья.
— Жаль, жаль, — сказала бабушка.
— До свиданья, — повторил Семен.
— Пока, — сказала я.
— Эм-моции! — сказал Семен.
— Что, что? — спросила бабушка.
— Это я так, — сказал Семен и помчался вниз по лестнице.
— Что это он? — поинтересовалась бабушка.
— Бабушка, а что такое «эмоции»? — спросила я.
— Эмоции — это чувства, девочка, чувства, — сказала бабушка и почему-то вздохнула.
Только-то! А я уж подумала…
Я вбежала в кухню, открыла окно и легла на подоконник. В подворотне стоял злой и взъерошенный Семен.
— Эй, Сенечка! — крикнула я.
Он повернулся, посмотрел в мою сторону и будто нехотя подошел поближе.