Эта кривая улыбка, которую она так любила, подкралась к ней и прижалась к сердцу.
— Я не говорю о твоей Бабьей магии, хотя признаю, что это чертовски впечатляет. Я говорю о твоей личной магии, — сказал Маркус более мягким тоном, чем обычно.
— Ты обладаешь удивительной способностью заставлять окружающих людей расцветать в своих лучших проявлениях; ты заставляешь людей хотеть быть лучше, делать лучше, просто одарив их улыбкой, полной солнечного света, которой ты улыбаешься, когда кто-то сделал что-то хорошее.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — сказала Бека. Она придвинулась чуть ближе, словно притянутая магнитом, который соединял его душу с ее. — Я так не делаю.
— Ты же знаешь, что делаешь, — сказал Маркус, внезапно оказавшись прямо перед ней. Он был таким высоким, таким большим, что должен был бы внушать страх. Но она чувствовала себя защищенной только его близостью, надежной защитой от суровой реальности бури, бушевавшей как внутри, так и снаружи.
— Ты даже не видишь этого, но все, с кем ты контактируешь, счастливы благодаря тебе. Бедный Кенни был так застенчив, что не мог заставить себя сказать женщине и двух слов. Но ты была так добра к нему, что заставила его чувствовать себя сильным и уверенным, и он, наконец, пригласил на свидание ту официантку, которую любил в течение многих лет. У них сегодня второе свидание.
— А Чико, он так скучал по своей семье, но всегда чувствовал, что должен работать здесь, чтобы отправлять деньги домой, и потому, что он нелегал, он никогда не осмеливался вернуться туда. Разговаривая с тобой все это время о своих дочерях и внуках, которых он никогда не видел, он, наконец, решился вернуться в Мексику. Мне удалось устроить его на работу к одному из моих приятелей морпехов, который открыл гостиницу в Масатлане (Масатлан — второй по численности город в мексиканском штате Синалоа, входит в состав одноименного муниципалитета и является его административным центром. — прим. перев.) после того, как он вернулся домой.
— Это замечательно, — сказала Бека. — Но они все равно сделали бы это, если бы действительно захотели.
— Я так не думаю, Бека, — сказал Маркус, нежно взяв ее за подбородок и приподняв ее лицо, чтобы она не могла отвести взгляд. — Потому что ты тоже сделала меня лучше, и я бы сказал, что это такая же невыполнимая задача, как очистка океана от радиации. Когда я ушел из морской пехоты, я двенадцать лет был машиной для убийства. Я чувствовал себя каким-то монстром, маскирующимся под нормального человека.
Она издала нечленораздельный звук протеста, но он покачал головой.
— Я жил на автомате, что-то внутри меня сломалось, и я думал, навсегда. Мне нравилось служить в морской пехоте, но бесконечные войны, смерть и постоянная необходимость оглядываться через плечо не позволили мне остаться. Но то, что это сделало с моей душой, сделало меня непригодным для любой другой жизни. Ты изменила все это. Я даже не знаю, как, но ты показала мне путь обратно, путь к самому себе. Может быть, я и не идеальный человек, но, по крайней мере, теперь у меня есть шанс стать тем, с кем я могу каждое утро встречаться лицом к лицу в зеркале. Поэтому я должен был прийти и сказать спасибо, прежде чем мы навсегда исчезнем из жизни друг друга.
От этой мысли в комнате стало невыносимо холодно, и она, не раздумывая, двинулась вперед, обняв его за талию и положив голову ему на грудь. Стук его сердца успокоил ее кружащиеся мысли и сосредоточил их на одной внезапно ясной и неоспоримой цели — заняться любовью с Маркусом еще раз, что бы ни случилось потом.
Глава 30
Бека положила голову ему на грудь, и что-то внутри Маркуса превратилось в расплавленный огонь. То, как она действовала на него, было безумием; он не мог даже находиться с ней в одной комнате, не испытывая потребности поцеловать ее, прикоснуться к ней, обнять ее. Быть так близко, и не делать этого было просто невозможно. Внезапно его план отправиться в приключенческие туры стал казаться куда менее привлекательным.
Громкий раскат грома тряхнул автобус, и огни на мгновение замерцали, а затем погасли.
— Черт, — сказал Маркус.
Бека захихикала, щелкнула пальцами и свечи вспыхнули пламенем по всему автобусу. Толстые красные свечи на подоконниках, тонкие серебряные свечи на столах, пахнущие медом восковые свечи на том, что, вероятно, было алтарем. Свет мерцал от крошечных чайных ламп и высоких свечей, отбрасывая таинственные тени и превращая автобус в уютное убежище от бури.