— Может, хотите отдохнуть?
Гарольд заверил, что ему уже лучше. Ему не терпелось снова вернуться на шоссе, негоже было обременять незнакомого человека. Кроме того, он чувствовал, что и так уже нарушил неписаный английский закон: никого зря не просить о помощи. Усугублять значило поставить себя в один ряд с проходимцами и чужаками. Говоря так, он украдкой сипло дышал. Гарольд заверил женщину, что ему предстоит долгий путь, в котором он, видно, пока еще не совсем пообтерся. Он надеялся, что хозяйка улыбнется его словам, но она, кажется, не нашла в них ничего забавного. Давно прошли времена, когда женщины смеялись шуткам Гарольда.
— Обождите-ка, — велела она.
Женщина скрылась в тишине дома и вернулась с двумя складными стульями. Гарольд помог ей разложить их и снова повторил, что ему пора идти, но она грузно опустилась на сиденье, словно сама проделала долгий путь, и настойчиво пригласила его последовать ее примеру.
— Всего только на минутку, — увещевала она Гарольда. — Польза будет и мне, и вам.
Гарольд утомленно устроился на стульчике рядом с женщиной. Им овладела тяжкая осоловелость, и после секундного колебания он смежил веки. Сквозь них красновато пылал солнечный свет, а пение птиц и шум проезжающих машин слились в монотонный гул, отдававшийся внутри Гарольда и где-то далеко-далеко.
Когда он очнулся, женщина успела поставить у его коленей столик, где на тарелке лежали бутерброды с маслом и нарезанное дольками яблоко. Раскрытой ладонью, словно объясняя путь, она указала Гарольду на тарелку:
— Угощайтесь, пожалуйста.
Гарольд даже не подозревал, до чего он голоден, но при виде яблока почувствовал, что желудок пустее пустого. К тому же было бы неучтиво отказываться, раз уж женщина взяла на себя труд все это принести. Он жадно принялся за еду, извиняясь и не в силах остановиться. Она смотрела и улыбалась, поигрывая четвертинкой яблока, словно некой подобранной с земли диковиной.
— Вот, кажется, что может быть проще ходьбы, — наконец вымолвила она. — Просто переставляй ноги, и все. Но меня всегда удивляло, как иногда трудно даются вроде бы инстинктивные вещи.
Она облизала нижнюю губу кончиком языка, как будто подыскивая слова.
— Еда, — помолчав, начала она. — Вот еще трудность. Многие с ней просто мучаются. И разговор. Даже любовь. Все это порой оказывается так сложно.
При этом она смотрела на сад, а не на Гарольда.
— Сон, — вставил он.
Она обернулась:
— Вы плохо спите?
— Бывает.
Он потянулся за новой долькой яблока. Они еще помолчали. Затем женщина добавила:
— Дети.
— Что, простите?
— И с ними тоже бывает трудно.
Он перевел взгляд на выстиранное белье, на безупречные цветочные ряды. Во всем пронзительно ощущалось отсутствие юной жизни.
— А у вас есть дети? — спросила она.
— Только один.
Гарольд подумал о Дэвиде, но это так просто было не объяснить. Он увидел своего карапуза с загорелым, словно спелый орех, личиком. Ему захотелось описать женщине ямочки на его пухленьких коленях и первые башмачки, в которых Дэвид вышагивал, глядя себе под ноги, словно проверял, не подевались ли они куда-нибудь. Он вспомнил, как его сын лежал в кроватке, и вспомнил его пальчики поверх шерстяного одеяльца, такие ужасающе малюсенькие. Посмотришь на них, и кажется, что они вот-вот растают от твоего прикосновения.
Материнство далось Морин совершенно естественно, как будто в ней все это время дремала другая женщина, только и поджидавшая случая появиться на свет. Она знала, как изогнуть тело, чтобы малыш спал, как приглушить голос, как подкладывать сложенную лодочкой ладонь под детскую головку. Знала, какой температуры должна быть вода в его ванночке, когда нужно укладывать его спать и как вязать ему синие шерстяные носочки. Гарольд понятия не имел, что она знает все эти вещи, и с благоговением наблюдал, словно зритель из-за кулис. Они углубляли его любовь к ней и вместе с тем поднимали ее на недосягаемую высоту; но именно тогда, когда он ожидал, что их любовь упрочится, она словно бы сбилась с пути или, по крайней мере, развела их в разные стороны. Гарольд со священным трепетом разглядывал своего крохотного сынишку, и его снедал страх. Что, если он голоден? А вдруг ему плохо? Вдруг, когда он пойдет в школу, его будут обижать мальчишки? Столько напастей на голову этого малыша грезилось ему в будущем, что Гарольд не мог не сокрушаться. Он задавался вопросом, пугаются ли другие мужчины отцовства так же, как он, или это лишь его недостаток. В те дни жизнь была иной. Теперь на улицах полно папаш с колясками, и им ничего не стоит взять и покормить своего ребенка.