– Видишь, да? – спросил он.
– Да, ребе, – ответил я, глядя, как он выходит.
Папа не стал смотреть на выход ребе. Он был занят – таращился на какое-то пятно на стене.
Обсуждать случившееся мы не стали. Как только коридор опустел, папа повел Лию к выходу. Однако на следующий день в газете, которую он мне бросил, было обведено уже две статьи. В одной меня называли «типичным безбожником», зато вторая – ее написал известный раввин из Лейквуда – называлась «Пять важных уроков, преподанных нам Иехудой Розеном». Ребе писал, что в моих действиях чувствуются зачатки дельного лидера, что их можно использовать как пример того, как следует внедрять наши традиции во все более современный мир.
Я пробежал статью глазами – папа стоял у кровати.
– Именно это я и пытался тебе сказать, – заметил я, дойдя до конца. – Не то, что во мне есть зачатки дельного лидера, а то… что я с самого начала был прав.
Папа молчал, скрестив руки на груди.
– Мне, в общем-то, и не нужно, чтобы ты что-то говорил. Главное, чтобы ты знал, что именно я чувствую – и что мнения своего я не изменил.
Он помолчал еще немного.
– Иехуда, не знаю, к худу ли, к добру, но всем и всегда понятно, что именно ты чувствуешь.
В последний день перед выпиской ко мне пришла Анна-Мари.
Когда мне вернули телефон, мы с ней обменялись несколькими паническими, смятенными эсэмэсками: я сообщил, что у меня все «норм», а она мне – что у нее все «норм». Увидел же я ее только сейчас.
Семейство мое сидело у кровати, мы играли в «Колонизаторов». Я как раз получил право на «длинный путь», Хана тут же начала жульничать: набрала больше ресурсных карточек, чем ей полагалось, принялась выдумывать новые диковинные правила – разумеется, в свою пользу. Ривка не понимала сути игры, но ей нравилось строить домики из карточек. Она сидела у Голди на коленях, хотя Голди немногим больше Ривки, в результате одна мелкая просто сидела сверху на другой. Родители устроились в углу за круглым столиком и что-то обсуждали.
Анна-Мари возникла на пороге. За спиной маячила ее мама. Анна-Мари тихонько постучала по косяку. Я поднял глаза от игры. На Анне-Мари были длинные брюки – не видно, что там у нее с ногами. Она, впрочем, не прихрамывала – значит, порезы заживают нормально.
Папа, услышав стук, тоже поднял глаза, встал со стула. Увидел, кто к нам пришел, и только что не заворчал. Смотрел сквозь Анну-Мари, на ее маму. Выкатил грудь колесом. Вразвалочку подошел к двери, точно телохранитель или вышибала.
– Вы как смели явиться…
– Авраам, – остановила его мама.
– Папа, – сказала Зиппи.
Миссис Диаз-О’Лири шагнула назад.
– Я не хотела никого лишний раз нервировать. Подожду снаружи. Позвольте, пожалуйста…
Анна-Мари посмотрела на меня, потом на дверь, снова на меня.
– Ладно, мам. Пошли.
– Нет, – сказал я. – Не уходите. Я прошу вас войти.
Анна-Мари с явственным облегчением выдавила неловкую улыбку. Шагнула в палату.
– Я принесла кошерные ириски. Вижу, еды у тебя хватает, но…
– Ириски – это не еда, – поправил я ее. – Я читал, какой в них состав. Сахар и тридцать разных химикатов.
– Получается, это из-за химикатов они такие вкусные.
Я хотел представить Анну-Мари своим родным, но папа все равно откажется пожимать ей руку, а мелкие вообще не поймут, что это за птица, – поэтому не стал. Те, кто постарше, и так знали, кто она такая.
Зиппи уступила Анне-Мари свой стул и заняла мое место в игре. Мне хотелось бы, чтобы вокруг было поменьше глаз, но в семействах вроде моего такого не дождешься.
Минутку мы посидели молча. Ни я, ни она не знали, что сказать. Вернуться к нашей ссоре? Обсудить совместную травму? Поговорить про доставшиеся нам после травмы пятнадцать минут славы? Ни о чем этом не хотелось говорить ни ей, ни мне. С этим еще успеется, не сейчас.
В определенном смысле это напоминало день нашей встречи: тогда мы тоже оба не знали, что сказать. С тех пор мы многое вместе пережили, но после такой травмы – травмы, которая меняет тебя необратимо, – мы как бы стали двумя новыми людьми, и нас нужно заново представлять друг другу.
Повисло напряженное, неловкое молчание. Я уже пожалел, что пригласил Анну-Мари войти. Но тут она несколько раз моргнула и сказала:
– Худи. – Голос тихий, почти шепот.
– Анна-Мари, – прошептал я в ответ.
– Меня многие друзья называют Дефиской.
Мы улыбнулись друг другу, напряжение испарилось.
– Это все твои сестры? – спросила она, указав глазами на толпу за настолкой.
– Угу.
– Мне всегда хотелось сестру, – произнесла она мечтательно.