В то утро в памяти раз за разом всплывала сцена, когда мистер Абрамович вскидывает руки и в шею ему впивается пуля. Я снова и снова просматривал в мыслях, как он поднимает руки, как в шее у него, прямо под подбородком, появляется отверстие. Шея – совершенно беззащитная часть тела. Создатель тут что-то недосмотрел.
Я погрузился в момент смерти мистера Абрамовича, а потом и оглянуться не успел, как начал произносить кадиш[87]. Кадиш – это поминальная молитва. Кадиш, в отличие от большинства молитв, обращен не к Богу, а к другим людям. Один говорит, а ему отвечают все собравшиеся.
Кадиш не разрешается произносить одному. Рядом должны быть другие мужчины. Миньян.
Я подумал про Зиппи – девушку, которая молится, надев тфилин, одновременно и нарушая, и выполняя заповедь. Наверное, я делал то же самое, когда в одиночестве произносил кадиш в больничной палате. Но я не чувствовал, что что-то нарушаю. Мне казалось правильным – и очень трогательным – скорбеть так, как мне хочется. Смысл совершенно не обязательно должен возникать из чужого учения. Его можно открыть и в самом себе.
Глава 15,
в которой я сижу на шезлонге с самого края, в прямом и переносном смысле
Свадьба Зиппи и Йоэля состоялась через месяц. На церемонию я пригласил Анну-Мари. Хотя не уверен, что было именно так. Скорее она сама напросилась. Торжество устроили на газоне перед иешивой, и Дефиска такая: «Эй, я тут совсем рядом живу. Давай типа пройду мимо в прикольном платье, вдруг и меня пригласят».
После той встречи в больнице неловкость между нами исчезла, мы иногда переписывались. «Сомневаюсь. И прикольное платье должно быть ниже колена, с рукавами до локтя и закрытой шеей. Оно точно такое?»
«Нет, – ответила она. – Придется надеть другое».
«Не трудись. Тебя все равно не пригласят».
А дальше, если уж говорить всю правду, пригласила ее Зиппи – вернее, потребовала, чтобы я ее пригласил.
Поначалу меня оскорбляло, как Анне-Мари нравится мое семейство и моя религия. От этого я сам себе казался каким-то совершенно ненастоящим. Будто я часть какой-то музейной диорамы, а Анна-Мари на меня смотрит. Подозреваю, тусоваться со мной ей нравилось еще и потому, что это сильно злило ее маму.
С другой стороны, ведь и мой интерес к Анне-Мари был вызван примерно тем же самым, правда? Хотя другим моим друзьям снова разрешили со мной разговаривать, мне теперь сложно было с ними общаться – мы ведь почти не виделись.
Меня освободили от занятий в школе до конца четверти, потому что я почти каждый день ходил на лечебные процедуры и к психологу. Предполагалось, что домашние задания я буду делать «асинхронно», что, как я сообразил, означает «не буду вообще».
Папа при виде Анны-Мари впадал в ярость, но после слов ребе Тауба не мог послать ее куда подальше. Будь у меня характер Ханы, я развешал бы по всему дому фотографии Анны-Мари – просто чтобы его помучить. Будь у меня побольше денег, я заказал бы ее вырезной портрет в полный рост и поставил в кухне рядом с кофе-машиной.
А еще психолог сказал, что нам с Анной-Мари очень полезно общаться. Даже если мы и не будем обсуждать собственно травму, общение поможет нам ее проработать.
Но со свадьбой все было по-другому: тут нам общаться как раз было нельзя. На свадьбах, как и в синагоге, мужчины и женщины находятся отдельно. Я был на мужской половине и в обычных обстоятельствах танцевал бы с Йоэлем, папой и остальными. Вот только левая рука у меня все еще была на перевязке, танцевать было больно.
Я сидел в сторонке и потягивал сок из пластикового стаканчика. Голова была занята мыслью, что ведь это именно я спас проект по строительству многоквартирного дома, и когда следующей осенью члены общины будут праздновать там новоселье, произойдет это благодаря мне. Никто мне не сказал за это спасибо, однако благодаря ребе Таубу мне хотя бы снова смотрели в глаза, что было классно – приятное чувство, когда ты для окружающих не пустое место.
Я совсем задумался и не сразу заметил, что Мойше-Цви поставил рядом со мной стул. Он вспотел после танца. Мы с ним виделись всего-то пару раз после… той истории, и только в синагоге. Ни разу не говорили. Я все еще злился на него за то, что он не пришел ко мне в больницу.
Мойше-Цви на меня не смотрел. Я на него тоже. Мы оба смотрели на танцпол, где мужчины, сцепившись локтями, кружились в своих костюмах.
За танцами я наблюдал уже почти час. Мне год назад довелось потанцевать на свадьбе у Вассерштейна – мы там все кружились с друзьями и родичами. Тогда я чувствовал себя частью целого, к которому безусловно принадлежал. Теперь я чувствовал себя посторонним и сам не знал, частью чего являюсь, если являюсь вообще.
87
Кадиш («Святой») – еврейская поминальная молитва, которую положено читать по умершему 11 месяцев со дня смерти, а потом в каждую годовщину смерти. Читать кадиш – обязанность сыновей, но с ним вместе (о чем говорится ниже) должны молиться не менее десяти мужчин, составляющих миньян.