– Угу, я тебя услышал. И верно, неразумный выбор с твоей стороны. – Я рассмеялся. – Я просто хотел сказать, что… Короче. Забудь. Попробую стащить нам вина?
– Да, пожалуйста, – кивнула Анна-Мари. – Я собиралась выбесить Монику тем, что пойду на эту свадьбу. Но если я еще и явлюсь домой пьяной… Вау. Она с катушек слетит.
Я дошел до стола, где стояли напитки, взял два пластмассовых стаканчика, наполнил кошерным вином. Ничего я, в принципе, не «стащил». На свадьбе, если тебе хватает роста дотянуться до стола с вином, тебе разрешено пить. Сам я на самом деле вино совсем не любил, но Анне-Мари идея выпить, похоже, пришлась по душе.
Вернувшись к шезлонгам, я передал один стаканчик Анне-Мари. Она пригубила и скривилась.
– Фу, сладкое какое.
– Ну, если ты знаешь лучший способ покрасить зубы в бордовый цвет, давай, делись.
Анна-Мари улыбнулась мне через бортик стаканчика.
– Проводишь меня домой?
Я посмотрел на гостей. Они все танцевали. На нас никто не смотрел. Никто меня не хватится. Я кивнул, и мы тронулись в недальний путь.
Дефиска вывела меня через газон на улицу, а дальше, там, где нужно было повернуть налево и пройти полквартала до ее дома, почему-то пошла прямо. Мы зашагали по улице, миновали «наше» дерево – я, впрочем, сомневался, что она тоже так его называет.
Шли молча. Только каблуки туфель цокали по тротуару, а вдали грохотала музыка.
Занятно: получить пулю не так больно, как получить отказ от любимой девушки. Когда Анна-Мари сообщила мне, что любовь наша не взаимна и отродясь такой не была, я подумал, что никогда больше не захочу ее видеть, никогда не смогу чувствовать себя рядом с ней свободно.
Но вот мы шли с ней вдвоем по тротуару, и я испытывал те же чувства, что и тогда, когда мы сидели вместе на диване. Я – дома. Если не считать Зиппи, Анна-Мари – единственный человек, которому я могу полностью открыться. Она – единственная, с кем у меня общая травма, кто вместе со мной пережил этот ужас, самый страшный миг моей жизни. Рядом с человеком, от которого ничего не нужно скрывать, было на удивление спокойно.
Неловкость появилась, только когда мы добрались до ее дома. Анна-Мари остановилась на тротуаре, посмотрела снизу вверх мне в глаза. Когда мы познакомились, мы были одного роста, но за последние месяца два я вырос примерно на сантиметр.
Она отхлебнула из стаканчика, блеснула бордовой улыбкой.
– У меня изо рта пахнет спиртным? – поинтересовалась она, придвигаясь ближе.
Пахло. Пахло сладостью – и винной, и какой-то другой, человеческой. Это опьяняло, причем опьянение было не от вина.
– Нет, – соврал я.
– Блин. Чего доброго, мама вообще не заметит.
Солнце садилось, дом у нее за спиной казался темным и безжизненным. Анна-Мари отхлебнула еще. Потом придвинулась вплотную, приблизила губы к моим губам.
– А теперь? – спросила она.
А потом губы ее коснулись моих губ, рука моя опустилась ей на бедро, а ее рука мне на предплечье – больно было до жути. Но хоть вкус вина теперь казался не таким ужасным.
Поверх объятия и поцелуя я вел счет всем нарушениям галахи, которые мы совершали, вот только считать было сложно, потому что пальцы ее поглаживали мне затылок.
Тогда, в скорой, я пообещал Богу, что больше не нарушу ни одного из его установлений. Сейчас я даже не искал себе оправданий. Просто надеялся, что Бог занят чем-то другим и просто не заметит, что двое подростков целуются на тихой пригородной улочке.
Через миг мы расцепились, встали на расстоянии вытянутой руки. Сердце у меня бу́хало, дыхание стало быстрым, прерывистым. Я увидел через ее плечо, что в доме зажгли свет. При свете стала видна фигура мэра: она стояла у окна гостиной и таращилась на нас.
Анна-Мари обернулась, увидела маму, растянула рот в улыбке. А потом снова шагнула ближе, положила руку мне на плечо, приготовилась к продолжению.
Я сморщился, отстранился.
– Прости, дело в плече. Ты, может, еще не забыла, что в него попала пуля, и очень больно, когда ты…
– Ой, прости, я…
На самом деле про плечо я соврал. Я не поэтому отстранился. Целоваться с Анной-Мари было изумительно, и ради того, чтобы это продолжать, я был готов терпеть любые болевые ощущения в ключице.
Но я пока совсем не понимал, в чем смысл этих поцелуев. Не совсем понимал, готов ли отказаться от лучшего друга, которого только что вернул, от общины, которая почти приняла меня обратно, от семьи, в лоно которой возвратился. Они, может, и потерпят, если я буду с ней просто встречаться, но все вот это – совсем другое дело. И вообще, должен же быть предел тому, сколько заповедей я готов нарушить за один раз.