Понимаете, может, у моего отца и нет никаких слабостей, а вот у меня пара-другая отыщется, и главная из них – решительная неспособность справиться с рутиннейшим делом, обычно не вводящим в ступор крепких мужчин с большими пряжками на ремнях: со сборами в дорогу. Даже на то, чтоб сложить вещи в школу, мне каждый день требовалось двадцать три минуты – ну, в лучшем случае двадцать две. Возможно, сборы и кажутся самым обычным ритуалом, который люди по всему земному шару исполняют буквально каждый день – но, если задуматься, чтобы собраться в поездку, особенно в далекую, нужна высоко развитая способность предвидеть все, что тебе потребуется для жизни в незнакомом окружении.
Уж если мы можем многое рассказать о человеке по его ботинкам, манере речи или походке, так и манера складывать чемодан говорит не меньше. Например, доктор Клэр всегда аккуратно убирает инструменты для сбора материала в шкатулки красного дерева. Их она ставит в самый центр пустого чемодана перекошенным, но очень тщательно выстроенным ромбом, и пальцы ее касаются уголков шкатулок так трепетно и бережно, точно они живые существа с невероятно ломкими косточками. Вокруг этого хрупкого сердца она просто-напросто вываливает все остальные вещи, беспорядочной грудой одежды и зеленых украшений – небрежность по отношению к ним резко контрастирует с только что проявленной заботой о драгоценных шкатулках. Даже самый невнимательный наблюдатель пришел бы к выводу, что она страдает по меньшей мере легкой шизофренией – а будь этот наблюдатель врачом, готовящим лекцию о расщепленной личности моей матери, слайд-шоу с изображением ее чемодана на разных стадиях процесса сборов идеально проиллюстрировало бы его доклад. (Впрочем, я ему свои диаграммы нипочем бы не дал.)
С другой стороны, мой отец не столько собирается в поездку, сколько просто берет и уходит. Отправляясь в Диллон продавать лошадей на родео, он швырял на пассажирское сиденье пикапа старую кожаную сумку.{49}
Порой мне думалось – вот любопытно бы сравнить рюкзак ковбоя с американского Запада и суму монаха из Камбоджи. Было бы сходство чисто поверхностным? Или указывало бы на некую более глубинную общность их подхода к миру? Уж не романтизировал ли я отцовскую аскетичность? Возможно, она таила не мудрость, а страх?
Мои же сборы являли резкий контраст с небрежным закидыванием пожитков в окошко пикапа за миг до отъезда. Собираясь в любую вылазку, я придерживался тщательно разработанной методики, основной целью которой было спасти меня от гипервентиляции:
Этап первый: Визуализация.
Я мысленно проигрывал и проигрывал всю поездку. Выделял все возможные затруднения и помехи, все ситуации, в которых мне потребуются инструменты для составления диаграмм и записей, все образцы, которые мне захочется собрать, все картины, звуки и запахи, которые я решу запечатлеть.
Этап второй: Инвентаризация.
Затем я раскладывал на столе все инструменты и приборы, которые мне могут понадобиться, в порядке важности.
Этап третий: Укладка номер один.
Отделив все, что не влезет в портфель даже теоретически, я тщательно укладывал оставшиеся необходимые принадлежности, заворачивая каждую в пузырчатую пленку и склеивая липкой лентой, чтобы хрупкие механизмы не повредились в дороге.
Этап четвертый: Великие сомнения.
Всякий раз, перед тем как застегнуть молнию, я замечал на столе секстант или подзорную трубу с четырехкратным увеличением и мгновенно рисовал себе вариант, при котором захочу, например, записать дробь барабанящего дятла, для чего непременно потребуется сейсмоскоп, – и тут же заново проигрывал предстоящее путешествие, а заодно и всю мою жизнь.
Этап пятый: Укладка номер два.
Таким образом, приходилось собираться заново. И к этому времени обычно я уже опаздывал в школу.
Можете вообразить, как сложно мне было собираться в эту поездку – в жизни я еще не ездил так далеко. Я отправлялся в Мекку всех коллекционеров, La Capitale, как мысленно называл Вашингтон последние несколько часов (вероятно, потому что французский акцент слегка смягчал серьезность всей авантюры).
На цыпочках прокравшись к лестнице, я обозрел коридор в обе стороны. От растущего волнения я, пожалуй, чуточку переигрывал: крался по скрипучим ступеням наверх, в свою комнату, прижимаясь к стенам, точно коммандос. Для пущей безопасности даже спустился обратно по черной лестнице и поднялся по главной – убеждался, что за мной никто не следит. Нет, никого, кроме Очхорика. В нем я не сомневался, но на всякий случай проверил, не прикреплено ли к его ошейнику скрытой камеры. Он обрадовался такому вниманию и сунулся за мной в комнату.
49
Вот ее содержимое (которое я изучил, вооружившись камерой и клещами для потенциально опасных действий, когда отец не видел):
1) Рубашка.
2) Зубная щетка, ручка которой выглядела так, точно он ее смазывал колесной мазью.
3) Листок бумаги с кличками десяти коней и какими-то числами после каждого имени. (Потом я вычислил, что это обмеры каждой лошади.)
4) Свернутое одеяло.
5) Пара кожаных перчаток, на левой мизинец разорван и видна розовая подкладка, похожая на изоляцию в доме. Это после того случая с изгородью, из-за которого мизинец у отца немного торчит вверх.