— Извините… — приходя в себя, прошептала Таня. — Кто вы?
— Фея Мечта, — прозвенел голос, и её лицо озарилось доброй улыбкой. — Вы действительно хотите посмотреть прошлое своими глазами?
— Да, — после небольшой паузы сказал Игорь.
— А ты, девочка?
— Разумеется, хочу! — вырвалось у порозовевшей Тани.
Фея взмахнула рукой, и вокруг всё сразу потемнело.
— Итак, — продолжал звенеть её голос, — пусть будет по-вашему…
Голос умолк, и стало совсем темно.
— Игорь, где ты? — шёпотом спросила Таня и, отыскав в темноте руку брата, крепко сжала её. — Мне страшно… Что всё это значит?
— Не знаю… — таким же шёпотом ответил он. — Фея сказала, что сейчас восемьсот восемьдесят второй год…
— Ужас! — воскликнула сестра. — Из нашей жизни каким-то непонятным образом исчезла целая тысяча лет!
— Даже больше, чем тысяча лет!
— Что мы будем теперь делать?
— Посмотрим…
— Что смотреть, когда кругом ни зги не видно!
— А вон я вижу какой-то свет… Слушай, Таня, это же утренняя зорька! Скоро взойдёт солнце!
ГОРДЕЙ, СЫН МИКУЛЫ
Действительно, за чёрной грядой недалёкого леса розовело небо.
Они огляделись. На холме, над неясной в сумраке рекой, поднимались бревенчатые стены старой крепости со шпилями и башнями. Пониже виднелись усадьбы с высокими и ладно сколоченными тынами — стоймя бревно к бревну, остриём к небу. Кривые улочки тянулись от крепости в разные стороны и под конец разбегались беспорядочно построенными бедными хижинами. Чем дальше от крепости к лесу, тем беднее строение.
Хлюпала в реке вода о деревянный настил, низкие суда с опущенными парусами покачивались на волнах. Было слышно, как там, на пристани, со скрипом тёрлись борт о борт два судёнышка. Ночной сторож стучал колотушкой и время от времени хрипловато покрикивал: «Чу-ую! Чу-ую!»
Утренний ветер резво налетел на Игоря и Таню. Он принёс запахи речной сырости и конюшен.
И вдруг косой дождь из небольшой тучки, что нечаянно выползла из-за леса, тонкими бичами захлестал по траве. Таня взвизгнула и, подобрав юбку, стремглав понеслась к ближайшей хижине.
— Скорей, Игорь, скорей! — кричала она на бегу. — Иначе мы вымокнем до нитки!
Они перескочили через низкую полуразвалившуюся деревянную ограду и в четыре руки забарабанили в покосившуюся дверь.
За дверью зашаркали ногами, сонный голос подростка испуганно спросил:
— Кто там еси?
— Да открой же, пожалуйста! — жалобно простонала Таня.
Должно быть, голос девочки успокоил его. Запор защёлкал, дверь распахнулась, и в лучах выглянувшего из-за тучки утреннего солнца они увидели вихрастого паренька в длинной домотканой рубахе. Лицо паренька неожиданно скривилось от страха. Он отступил и замахал руками.
— Мара! — диковато бормотал он. — Мара! О, Перун, спаси меня!
— Он принимает нас за привидения! — сказал Игорь. — И, кажется, просит, чтобы его спас главный языческий Бог Перун!
Паренёк упал на колени.
— Отче нету, мати нету, — в отчаянии заламывал он руки, — не троньте бедного смерда[2]!
Серые расширившиеся глаза паренька совсем побелели от ужаса. Он сжался и умолк, схватившись за голову, словно защищая её от удара. В гриве его спутанных каштановых волос торчали соломинки.
— Отче нету… — вдруг снова забормотал он. — Мати нету… Один я еси и в хиже, и на всём свете под ярилом…
— Один я и в хижине, и на всём свете под солнцем, — перевёл Игорь, подумав.
У Тани задёргался подбородок.
— А где твои… отче и мати? — сдавленным голосом спросила она и смахнула со щеки тёплую слезу.
— Все от глада мрём, — быстро заговорил паренёк, уловив, по-видимому, сочувствие в её словах. — Беда, беда! Рубища на чересах[3] носим, на пепле спим… Тиун[4] вельми[5] хитёр: всё дай да дай боярину! Мяса дай, мёда дай, гречихи дай! А что дать? Не токмо мяса, горстки гречихи нету! Беда, беда!
Таня обвела глазами хижину. Пусто в хижине. У стены голый помост, посредине холодный каменный очаг без дымохода. Пахнет в хижине задымлённым деревом, золой и давно не мытой одеждой. В маленькое оконце, затянутое бычьим пузырём, едва пробивались лучи солнца. Большой паук свил у оконца паутину и притаился под притолочиной, выжидая жертву.