– Понятно, – ответил Зорбас и облизался.
– Смотри, как бы и тебя вдовцом не сделала! Будь начеку, приятель! – воскликнул жизнерадостный старик, и все захохотали.
Хозяин кофейни снова вышел, на этот раз уже с угощением – ячменным бубликом, свежим сыром, грушами.
– Ну будет вам! Оставьте людей в покое! Что еще за мадамы-размадамы – у меня остановятся!
– Нет, я их к себе возьму, Контоманольос! – сказал старик. – Детей у меня нет, а дом большой. Места хватит.
– Извини, дядюшка Анагностис! – прокричал хозяин кофейни, наклонившись к самому уху старика. – Я первым предложил.
– Возьми себе одного, а я – другого, – сказал Анагностис. – Старика возьму.
– Какого еще старика?! – спросил Зорбас, и глаза его зло сверкнули.
– Мы вместе будем, – сказал я, жестом успокаивая Зорбаса. – Вместе. Пойдем к мадам Ортанс.
– Добро пожаловать! Добро пожаловать!
Маленькая, пухленькая женщина с русыми волосами цвета выгоревшего льна и с поросшей щетиной бородавкой на подбородке, жеманясь и прихрамывая, вышла из-за тополей с распростертыми объятиями. На шее у нее была красная бархатная лента, щеки покрыты лиловой пудрой, а над челом взмывал игривый локон, придавая ей схожесть с Сарой Бернар, когда та уже в летах играла Орленка[17].
– Наше почтение, мадам Ортанс! – ответил я, склонившись, чтобы поцеловать ей руку в неожиданном приливе хорошего настроения.
Жизнь вдруг явилась передо мной во всем своем блеске, словно сказка, словно некая комедия Шекспира – «Буря», например. Промокшие до костей после невообразимого кораблекрушения, мы высадились на берегу чудесного острова и пришли торжественно приветствовать его обитателей. Мадам Ортанс казалась мне королевой острова, своего рода блестящей усатой тюленихой, вот уже тысячи лет валяющейся на здешних пляжах, – наполовину сгнившей, напомаженной и радостной. За ней виднелся многоглавый, весь в засаленных волосах веселый Калибан – народ, взирающий на свою королеву с презрением и восторгом.
А Зорбас, переодетый принц, тоже смотрел на нее широко раскрытыми от восторга глазами, словно на давнюю соратницу, старую каравеллу, которая тоже когда-то сражалась, одерживала победы и терпела поражения на далеких морях и вот, израненная, со сломанными мачтами и изорванными парусами, вся в пробоинах, законопаченных косметикой, выползла на эти берега и ожидала. Конечно же, она ожидала Зорбаса – своего израненного капитана! И я радовался, наблюдая умилительную встречу двух актеров, состоявшуюся наконец на фоне этого просто декорированного, грубо раскрашенного критского пейзажа.
– Две кровати, мадам Ортанс! – сказал я, склонившись пред старой актрисой любви. – Две кровати без клопов…
– Клэпо нэт! Клэпо нэт! – ответила она, одарив меня томным, влекущим взглядом старой шансонетки.
– Эсть! Эсть! – с хохотом отозвались рты Калибана.
– Нэт! Нэт! – упорствовала примадонна, топая о камни пухлой ножкой в толстом синем чулке.
Она носила старые растоптанные лодочки с кокетливым шелковым бантиком.
– Чтоб тебя черти забрали, примадонна! – снова, хохоча, завопил Калибан.
Но мадам Ортанс уже устремилась вперед, пролагая нам путь. От нее несло пудрой и дешевым мускусным мылом.
Зорбас шел следом, пожирая ее взглядом.
– Посмотри-ка на нее! – подмигнув, сказал мне Зорбас. – Словно утка переваливается, бесстыжая! Гляди, как раскачивается! Плаф! плаф! Как овечка с жирным курдюком…
Упало несколько крупных капель дождя, небо потемнело. Голубые молнии вонзились в гору. Маленькие девочки в белых из козьей шерсти накидках торопливо гнали с пастбища коз и овец. Сидя на корточках у очага, женщины разводили на вечер огонь. Зорбас нервно закусил ус, ненасытно разглядывая покачивающийся круп мадам.
– Эх! – вздохнул он и тихо добавил: – Жизнь наша пропащая: никак не угомонится, негодница!
III
Маленькая гостиница мадам Ортанс представляла собой ряд пригнанных вплотную друг к другу старых душевых кабин. В первой кабине находилась лавка. Здесь мадам продавала конфеты, сигареты, фисташки, арахис, фитили для ламп, буквари, ладан. Четыре следующие кабины служили спальными комнатами, затем следовали кухня, прачечная, курятник и крольчатник. Вокруг поднимались густые заросли тростника и опунций, растущих прямо на мелком песке. Весь этот комплекс благоухал морем, птичьим пометом и резким запахом мочи. Лишь изредка, когда появлялась мадам Ортанс, в воздухе пахло по-другому – так, словно кто-то вылил рядом ведро из парикмахерской.
Нам постелили, мы тут же легли и уснули. Не помню, какой сон приснился мне в ту ночь, но наутро я чувствовал себя легко и радостно, словно только что вышел из моря.
17