Стал князек малиновей лапсердака своего бархатного, невдомек было, что настоем разрыв-травы хомуток каждый окроплен был. Знала Катенька — не устоит пластик перед сталью отточенной, вот и подстраховалась разумница.
Двадцать два ножа стали хорошей надвое раскололи о хомуты, пока не сообразили в чем дело здесь. С трудом превеликим отыскали в хоромах княжеских древний нож обсидиановый, в две тысячи сто десятом году сделанный, и как святыню сохраняемый.
В те времена народ только на ноги становился, от катаклизмов чудовищных оправляясь, с нуля науку постигать принялся.
Порезали хомуты-стяжечки ножом древним, распустили разбойников по казармам.
Оно и понятно. Княжьи люди, бандитские. Дурное дело затеял попаданец из девяностых годов, с автоматами-пистолетами выступил. Ограбил, обесчестил население, а то и пикнуть не может, потому как главный закон — «Не убий!» нарушать нельзя, кроме отнятой жизни взамен, да за стражи сопротивление. Так и не убил никого запросто князь новый, даже владетеля прежнего — хрыча старого. В темницу на цепь посадил, держит на хлебе с водой третий год. А тех, кого пострелял, то люди законам его поперек шли, на стражей руку нечистую поднимали. Собрал княже шайку добрую, да и пошел грабежи среди населения своего устраивать. Под законов занавес новых. В лесу дерево срубить — штраф да яма, утку вольную подстрелить — тюрьма, рыбы без куска бересты с печаткой наловить — вира великая, без штанов останешься пока выплатишь! Установил порядочки князь, законом о природы сохранения прикрываясь, да и ввел людей в нищету, и ничтожество.
Мало того — на колдовство виру наложил! Домовых, дворовых, банников — всех на учет поставил, за каждого — налог ввел! Ведьм, колдунов, да знахарок-повитух, обязал лицензию покупать! По деревням пожарные бригады ездют, на каждую печь штраф выписывают, де мол, и заслонка не тех размеров, и печка в другую сторону смотрит!
На дорогах стражников выставил с дубинами полосатыми! Тут вообще труба! И оглобли у тебя разные, и колеса окованы с дисбалансом, и подковы не зимние, и обгон по встречке... Триста тридцать три закона ввел князь, чихнуть нельзя, чтоб под штраф не угодить! Смеяться в местах общественных — запрещено, а плакать — тем более! А главное — слово поперек запрещено, потому, как законы принятые — все на благо природы-матери созданы! Оттого и смотрят соседи на мракобесие происходящее сквозь пальцы, ибо — по закону все в княжестве. По закончику!
Все это уж потом горемыки наши прознали, когда в темницу местную угодили. За разжигания костров на не предназначенной для того местности. Уж как убивался Василий, как отчаивался доказывать, что развел костерок на бывшем уже костровище, а токмо не помогло ничего. И слушать не стали. В казну меч отобрали, припас, горн пионерский Аваза и тот не пожалели.
А самое главное — Катенька толстомордому приглянулась. Сразу фигурку ладную ее глазками жиром заплывшими окинул, губами сальными причмокнул, рукою махнул, мол иди сюда девица-красавица, потолкуем с глазу на глаз...
Пожала плечиками Катенька, незаметно из кармана нагрудного котомыш ученую Гуглю достала, семечко заговоренное пополам разломила, одну часть питомцу скормила, вторую — припрятала, да и прошептала тихонечко — «Составь план усадьбы княжеской, да найди меня в ней!»
Глава 19
Отпустила котомыша усадьбу гуглить и пошла в хоромы княжеские. Не сама, конечно, а под белы рученьки пригласили ее в залу наиглавнейшую.
Стоит в хоромах стол, яствами редкими уставленный, и редькой в меду, и щучьми головами с чесноком, и почками заячьими верчеными, и икрой белужьей черной, и красной семужьей... Крутила-крутила головой Катенька, игру заморскую — баклажанную разыскивая, да так и не нашла. Уткнулась взором в хозяина. Сидит князек-попаданец во главе стола, жестом царским к себе призывает.
Подошла Катенька. Без робости, чинопочитания и прочего мракобесия.
— Что тебе с меня надобно, княже? — начала она вежливо, едва сдерживаясь, что бы не засадить ногою в пах жирный, да нож в гусе точащий, к подбородку тройному не приставить на предмет — друзей в темницу напрасно ввергнутых тотчас выпустить, урона не причинив. — Уж не позабавиться ли решил со мной? Да только не выйдет меж нами ничего по доброму. А без того, какое в том удовольствие?
— Ах ты..., — вскинулся Князь — Ерепениться вздумала!
Сузил глазки и без того жиром заплывшие, наезжать стал, пальцы веером растопыривать, на счетчик ставить, мол не дашься по воле своей, дашься опосля, как в темнице посидишь, одумаешься. Сама проситься станешь, молить слезно, да пока счетчик не отработаешь...